Форум "В Керчи"

Леонид Лохманов

Ещё одна страница

Все дальше и дальше уходят от нас грозные годы Великой Отечественной войны. Но в памяти народной никогда не сотрется величие подвига советских людей, отстоявших будущность не только своей страны, но и всего прогрессивного человечества.
Много ярких страниц вписали в историю героической борьбы с немецко-фашистскими захватчиками партизаны и подпольщики Крыма. Эта книга — первая попытка отразить еще одну страницу в летописи славных подвигов крымских патриотов: деятельность подпольных организаций в селах Марфовка и Мариенталь (ныне с. Горностаевка), что близ Керчи.
Автор — журналист Леонид Лохманов — по крупице собирал факты, восстанавливавшие события тех суровых лет. Он встречался с подпольщиками, оставшимися в живых, с родственниками погибших героев, с людьми, близко знавшими их, использовал материалы Краснодарского судебного процесса над изменниками Родины, состоявшегося в 1959 году.
Трагически сложилась судьба молодых патриотов: почти все они погибли в застенках гестапо. Пусть их непреклонная стойкость и мужество, их беззаветная любовь к Родине навсегда останутся примером для тех, кто вступает в жизнь.

............

ТРЕТИЙ день подолгу стоит на пороге своего дома колхозный бухгалтер Андрей Наголов. Вглядывается в лица проходящих мимо бойцов, думает невеселые думы.
Третий день в сторону Керчи от Семи Колодезей медленно идут колонны красноармейцев. Шли позавчера, вчера, идут сегодня. Отступают. Сплошной вереницей двигаются автомашины, повозки с ранеными, крытые грузовики.
Совсем как прошлой осенью, тяжкой осенью 1941 года, перед первой оккупацией.
Андрей вглядывается в усталые, посеревшие лица бойцов и чувствует, как горячая боль сжимает сердце. Опять Марфовка остается за линией фронта...

Тяжело на душе, но совсем не так, как прошлой осенью. Нет томящего чувства неопределенности, сознания своего бессилия. Теперь Андрей знает, как бороться с врагом.
Вспомнился вчерашний разговор в райкоме партии.
Он, Андрей Наголов, назначается руководителем марфовского подполья.

— Обстановка сложная, товарищ Наголов, — говорил секретарь райкома. — Действовать вам придется очень осторожно и в то же время интенсивно с первых же дней. Диверсии, сбор сведений о враге, правдивая информация населения о ходе событий на фронтах. Установите связь с Керчью. Если недели через две не дождетесь связного, пошлите туда кого-нибудь из своих людей.
Вы понимаете, что на каждом шагу вас могут подстерегать неожиданности. Может прерваться контакт с Керчью, с партизанами. Тогда действуйте по своему усмотрению. Очень сложное, серьезное дело доверяет вам партия, товарищ Наголов.

...Да, он понимает — серьезное, сложное дело. И он обязан оправдать доверие.
Кто-то тронул Андрея за плечо. Обернулся — Александр Касьянов. Лицо осунувшееся, глубоко запали глаза, брови сошлись над переносицей.
Некоторое время постояли молча. Потом Александр заговорил:

- В военкомате был с утра...

- Ну и что?

- Отказали. Категорически. Глянули в документы, а там такого врачи понаписывали... И говорить не стали.

- А мне и ходить незачем, — вздохнул Наголов, — никакой надежды: инвалид!.. Ты знаешь, Александр, до войны я как-то не ощущал этой своей неполноценности. А вот теперь... — голос его пресекся. Порывистым движением Наголов пригладил шапку темно-русых волос. Тонкое, удлиненное лицо его было взволновано. Слегка впалые щеки порозовели. И только карие глаза смотрели из-под кустистых бровей со своим обычным выражением — чуть удивленно.

- Ладно, Андрей, — взмахнул рукой Касьянов. — Бороться с этими гадами можно и здесь, в тылу. Так ведь?

— Так, Саша, так. Давай-ка пройдемся немного.

Припадая на больную ногу, Наголов зашагал по улице. Касьянов — за ним.

— Был сегодня в райкоме разговор, — сказал Андрей — Меня назначили руководителем подполья. Ты будешь моим заместителем. Анна Анатольевна Белоненко и Тоня Загорко — членами штаба нашей организации.

— Я же говорил — повоюем! — воскликнул Касьянов и взглянул на Андрея.

Обычно замкнутое, спокойное лицо Наголова выражало такое волнение, что Александр подумал: «А ведь многие считают его сухарем. Как бы не так! Просто хорошо владеет собой человек».

— И вот еще что, — Андрей приостановился и повернулся к Касьянову. — Тебе, видимо, пока придется из Марфовки уехать куда-нибудь в соседнее село, ну в Кенегез(1) хотя бы.
1 Ныне с. Прудниково

— Зачем?

— Во-первых, посмотришь, нет ли там подходящих для организации людей. Ведь в дальнейшем нам придется расширяться. И потом, знаешь, Александр, лучше, если мы будем жить в разных местах. Всякое может быть... Нельзя, чтобы организация оказалась с первых же шагов обезглавленной. Уедешь сегодня же ночью.

— Понятно, — тихо проговорил Касьянов. — Ну, я пойду. Соберусь в дорогу. Перед отъездом загляну к тебе. Бывай.

...Андрей долго смотрел вслед Касьянову. Думал о том, как сближают, роднят людей общее дело, опасность, борьба. Он знает Касьянова всего несколько месяцев, а кажется — долгие годы.

Андрей Наголов.

Александр Касьянов.

В Марфовке Александр Касьянов появился уже во время войны. Работал на строительстве полевого аэродрома. Когда немцы подходили к Керчи, вместе с женой и ребенком попытался эвакуироваться. Переправиться на кавказский берег не удалось. Александр с семьей осел в Марфовке. Не было здесь у него ни родных, ни знакомых. Но нашлись отзывчивые люди, которые приютили Касьяновых, поделились с ними куском хлеба.
Александр устроился на работу в ремонтные мастерские. Случай свел его с врачом Анной Анатольевной Белоненко. После нескольких откровенных разговоров с Касьяновым она рассказала Наголову о парне, который всей душой рвется к борьбе с фашистами, ищет единомышленников.
Некоторое время Наголов присматривался к Саше, а потом и у них состоялся откровенный разговор. Было это в конце декабря 1941 года, за несколько дней до освобождения села. Тогда они не успели развернуть борьбу с оккупантами. Зато теперь знают, с чего начинать.
К вечеру через Марфовку прошли последние отступающие части. Дорога опустела. Пустынны были и улицы. Но село не спало. Окна многих домов были освещены. За занавесками мелькали тени. Что-то бесконечно тревожное было в этом движении...
Никак не мог уснуть в ту ночь Андрей Наголов. Несколько раз выходил на крыльцо, прислонившись к перилам, курил, вглядывался в темноту.
Снова надвигается беда на Марфовку, его родное село. Андрей — болгарин. Как и многие в этом селе. Здесь жили его родители. И деды. И прадеды. С начала девятнадцатого века. С тех пор, как переселились сюда, покинули разоренную многолетними войнами Болгарию.
О далекой Болгарии не забывали. Говорили на ее языке. Пели ее песни. Из поколения в поколение передавали ее обычаи. Любили ее, далекую, родную землю. И в то же время считали родиной Россию. Советскую Россию, давшую им не только кров, хлеб, землю. Давшую им неизмеримо большее — свободу, человеческое достоинство. И за эту Родину они готовы были отдать жизнь.
Близился рассвет. Ночи в мае еще прохладны. Продрогнув, Андрей взялся за ручку двери, чтобы идти в дом, как вдруг в стороне Керчи послышался глухой взрыв. Над горизонтом долго полыхало зарево.
Там еще сражаются наши бойцы. И здесь, в Марфовке, тоже пройдет линия фронта. Невидимого фронта подпольной борьбы.
Так думает не только он. И Касьянов, и Анна Анатольевна Белоненко, и Тоня Загорко, и еще многие в Марфовке.
Как все же бывает в жизни! Знаешь людей много лет и кажется, все о них тебе известно. И вдруг открывается в них новое, неожиданное, героическое. Да да, именно героическое. Как иначе назовешь поступок Анны Анатольевны? Она пришла к нему вскоре после того, как немцы заняли Марфовку. И прямо сказала о своем желании бороться с врагом. Как обрадовал тогда Наголова ее приход: ему необходим был друг, соратник по борьбе.
И все же он сказал Анне Анатольевне:

— Подумайте, доктор, у вас дети. Ведь если немцам станет что-либо известно, они не пощадят и ваших детей.

— Я уже обо всем подумала, — твердо ответила Белоненко. — Именно ради детей я и хочу бороться. Это не громкие слова. Я действительно ощущаю потребность как-то защитить своих детей. Именно самой защитить...

Эта женщина, мать двоих малышей, такая на вид мягкая, хрупкая, женственная, стала его верным помощником...
А Тоня Загорко? Отчаянная, озорная девчонка, какой она оказалась волевой, твердой, бесстрашной. Привлекла к борьбе несколько комсомольцев, распространяла листовки...
Пусть они и не успели много сделать — первая оккупация длилась неполных два месяца. Зато люди, которые впоследствии составили ядро марфовской подпольной организации, в эти дни нашли пути друг к другу...
Еще долго-долго стоял на крыльце Андрей, вглядываясь в далекое зарево, не чувствуя вплотную подобравшегося к телу холода.

Тоня быстро шла по улице. Мать просила ее нарвать травы для коровы. Хотелось управиться с этим пораньше, пока не начало припекать солнце.
Вот и последние дома позади. Тоня пошла по самой середине шоссе. Обычно в этот ранний час оно бывало совсем пустынным. Но что это? Из-за поворота, метрах в двухстах-трехстах, на шоссе выехали всадники. Тоня вгляделась — немцы, с автоматами... За ними пешие. Много. Целая колонна. А по бокам еще всадники.
Тоня остановилась. Колонна двигалась медленно, словно нехотя... Военнопленные!
Резко повернувшись, побежала в село.
Бегала от дома к дому, стучала в двери, в окна, кричала:

— Наши... Пленные... Гонят сюда... Уже недалеко.

И когда минут пятнадцать спустя колонна военнопленных втянулась в село, по обе стороны дороги-улицы уже стояли женщины. В руках у них свертки, бутылки с молоком. Не обращая внимания на конвоиров, женщины бросились к пленным, совали им в руки хлеб, сыр, лепешки.

— Далеко нам еще идти, не знаешь? — спросил Тоню плотный моряк с забинтованной головой.

— Говорят, в Семи Колодезях лагерь, — ответила она. — А как же это .. вас так много и сдались?

— В эту войну на кулаках не дерутся, сестренка, оружие надо. — горько усмехнулся моряк.

—Пошел прочь, — закричал подбежавший конвоир.

Тоня сунула моряку кусок хлеба и отбежала к кювету.

— Марш, марш! — кричали конвоиры, прикладами выгоняя марфовцев из колонны.

На территории бывших мастерских машинно-тракторной станции был наскоро сооружен лагерь. Здесь пленных разделили. Часть оставили, часть погнали дальше, на Семь Колодезей.
Всю ночь в Марфовке дымили трубы печей. А едва рассвело, целая толпа женщин двинулась в сторону лагеря, обступила колючую изгородь, возбужденно загудела.
Лагерь уже пробудился. Пленные подошли к изгороди.

— Что делать будем, бабы? — обернулась к товаркам Ефросинья Нешева: — Хлеб можно через проволоку бросить, а с супом как? А ну-ка, Тоня, ты у нас самая смелая, спроси конвоира: может, разрешит пленным горячее передать?

Тоня тотчас же подошла к одному из солдат и заговорила с ним.

- Суп, суп, понимаешь? — повторила она несколько раз.

Наконец он понял, кивнул головой.

— Можно.

Тоня вернулась к женщинам довольная.

— Разрешил, — звонко сказала она.

...Весь день в лагерь несли и несли передачи. Борщ, лапшу, кашу в ведрах, в кастрюлях.
Несколько раз Тоня видела того моряка, который заговорил с ней вчера. Уже под вечер она спросила его:

— Тебя как звать?

— Анатолий Подпорин.

— Что ж, так и собираешься сидеть здесь?

Он промолчал, насупился, пошел было прочь.

— А учитывают вас строго? — остановила его Тоня.

— По головам считают. По дороге сюда в деревнях человек пять разобрали родственники.

— Тебе бежать надо.

— Одежда у меня приметная. В момент словят.

— Что-нибудь придумаем, — Тоня решительно тряхнула головой. Смешные колечки ее косичек подпрыгнули. «Совсем девчонка», — подумал Анатолий.

В тот же вечер Тоня зашла к Наголову, долго говорила с ним. А следующим утром сказала своему новому знакомому:

— Слушай меня, парень, внимательно. Сегодня в полдень будь вон у того столба, видишь, где изгородь поворот делает. Подойдет к тебе с ведром молока старичок, дядей Сашей назовется, сухонький такой, седенький... Вот с ним ты и поговори.

В полдень Анатолий был на условленном месте. Дядя Саша оказался человеком неразговорчивым. Спросил только пленного, как зовут. И, выслушав ответ, угрюмо пробурчал:

— Утром завтра старуха моя придет с корзинкой снеди всякой. Штаны и рубашка будут на дне. Возьмешь...

...Наступила ночь. На темном небе проступили колючие точечки звезд. Анатолий сидел у стены, опершись о нее спиной, закрыв глаза. Не спал — думал.
В плен он попал раненым, под Керчью. Невыносимо жуткой была минута, когда, очнувшись, он увидел немецкого солдата. В каске. С автоматом на груди... Потом была дорога. Теперь вот этот лагерь... Он должен бежать... Только бы убежать! Уж он сумеет сполна отплатить фашистам за все.
А ночь медленно проплывала над всей землей, над Марфовкой, над лагерем военнопленных, где под открытым небом в тяжелом забытьи лежали сотни людей.

...Следующей ночью Подпорин бежал. Через несколько дней он уже работал молотобойцем в кузнице селения Кенегез. Здесь познакомился с Александром Касьяновым.
С первых дней второй оккупации Касьянов устроился в Кенегезе шофером на полуторке. Машина была очень старая, каждый день с ней что-нибудь приключалось, и Саша был частым гостем в кузнице.
Некоторое время Александр присматривался к новому знакомому, потом как-то предложил:

— Вот что, Толя, давай-ка наведаемся на аэродром.

— А что там делать? Ведь заброшен он.

— Верно, заброшен. Только немцы собираются туда наведаться, это я точно узнал.

— Зачем?

— А затем, что стоят на аэродроме в укрытиях наши истребители... Немцы хотят их отремонтировать и против наших же в ход пустить.

— Мы должны опередить их?

— Точно.

— Заманчиво. А что, аэродром охраняется?

— В том-то и дело, что нет.

— Решено. Сегодня ночью нанесем первый визит.

...До аэродрома добрались за полночь. Прислушались. Ночную тишину нарушали только сверчки. Вокруг не было ни души. Касьянов и Подпорин подошли к самолетам. Залезли в кабину ближайшей машины, стали снимать пулеметы.

— Ну и припаяли же пулеметики, все руки побьешь, пока одну гайку отвернешь, — шепотом жаловался Подпорин.

— Рабочий класс на совесть мастерил эти машинки, — вздохнул Саша. — Жаль, если врагу достанутся.

Часам к трем ночи сняли два пулемета.
Целую неделю ночами ездили друзья на аэродром: пробили в самолетах бензобаки, исковеркали приборы, электрооборудование.

— Теперь эти машины только на переплавку годятся, — сказал Подпорин.

— Да. В небо им дорога заказана.

Анатолий Подпорин

В удобном месте за пригорком, вблизи Кенегеза, Касьянов и Подпорин спрятали пулеметы. Здесь же Александр хранил оружие, которое, возвращаясь из поездок, собирал вместе со своим другом грузчиком Василием Герасимовым на местах недавних боев.
Касьянову часто случалось ездить в Керчь. Однажды, когда он стоял с машиной на Шлагбаумской улице, к нему подошли две молодые женщины. Одна назвалась Софьей, другая Юлией. Спросили, откуда машина. Касьянов ответил. Юлия попросила перевезти ее семью из Керчи в Марфовку.

— Где работать-то будешь в Марфовке? — спросил Касьянов.

— На мельнице, приемщицей зерна... Значит, договорились? Поможете мне перевезти своих?

— А что ж, помогу, конечно.

Обещание свое Касьянов выполнил. Недели через полторы — это было в середине июля 1942 года — семья Юли Чичеровой была перевезена в Марфовку. Тогда Касьянов и не подозревал, что эта женщина очень скоро станет его верным помощником.
В это время из Керчи и Феодосии в Марфовку переехало еще несколько семей. В деревне прожить было легче. Можно было иметь огород, разводить птицу.
На кукурузной плантации Тоня Загорко познакомилась с Лидой Влачугой, стройной черноглазой феодосийкой. Понравились они друг другу сразу. И, как это вообще свойственно юности, быстро подружились.
Лида рассказывала о своих школьных годах, о том, как мечтала стать архитектором, показывала свои рисунки, чертежи. Тоня слушала подругу, вся погружаясь в тот изумительный, со множеством открытых дорог довоенный мир, который так безжалостно был разрушен год назад.
Но девушки говорили не только о прошлом.

— Лида, — спросила как-то подругу Тоня, — вот скажи, а сейчас чего ты больше всего хочешь на свете?

— Свободно ходить по своей земле, — тотчас же ответила Лида. Видно, для себя она давно решила этот вопрос.

— А ты веришь, что это будет?

Лида повернулась к ней так стремительно, что коротко остриженные волосы ее, рассыпавшись, упали на лоб.

— Верю, Тоня, — с силой сказала она. — Верю и все для этого сделаю... Только нелегко нам победа достанется. Сильный у нас враг.

— Она помолчала и продолжала, понизив голос: — Наши на Дону отступают, Тоня. Немцы уже к Волге подошли.

— Откуда ты знаешь?

— Я все сводки Совинформбюро слушаю.

— Так это же здорово!—воскликнула Тоня.—От тебя и мы всю правду будем знать. А как это тебе удается?

— У полковника, что в нашем доме живет, есть приемник. Когда он уходит, его денщик Карл слушает Берлин, а потом включает Москву и зовет: «Лида, слушай свою Кремлю». А сам у калитки станет и караулит.

— Неужели немец способен на такое? — у Тони удивленно расширились глаза.

— Карл — сын рабочего, его отец с Тельманом был знаком хорошо.

...Мать Лиды была очень недовольна дружбой дочери с немцем.

— Одумайся, Лида, — выговаривала дочери Прасковья Петровна. — Как ты можешь разговаривать с ним? Да еще так подолгу...

— Мама, поверь, так нужно.

— Что люди подумают о тебе?

— Меня это тоже тревожит, мама, — вздохнула Лида. — И все же... Пойми, не могу я отказаться от знакомства с Карлом. Нет, ты дослушай, не перебивай. Вот, например, завтра полковник на три-четыре дня уезжает в Симферополь, и я смогу включать приемник, Москву слушать.

— Ох, дочка, дочка, отчаянная моя, а если узнают?— По щеке Прасковьи Петровны медленно скатилась слеза. Крепко прижимая к своему плечу голову дочери, она прошептала: — Ты взрослая, доченька, завтра тебе восемнадцать, поступай, как совесть велит тебе и долг.

Лида продолжала регулярно слушать Москву.
А потом рассказывала о делах на фронте своим товарищам, которые работали с ней в поле. Те— своим родным. Скоро Лида Влачуга по рекомендации Тони стала членом организации.

Лида Влачуга

Кроме Лидии, передачи московского радио слушал и рабочий мастерских Николай Димитрашко. Его квартирант, румынский офицер, имел приемник. Уходя рано утром на службу, он часто не выключал его. Сменить бухарестскую волну на московскую было не трудно. Иногда Николаю удавалось даже кое-что записать и передать Касьянову. В тот же день Александр составлял короткую сводку. Юлия Чичерова, Лида и Тоня часами переписывали ее от руки.
Каждое утро жители Марфовки находили листовки. Они появлялись всюду, даже на здании комендатуры. Через надежных людей, приезжавших на мельницу, Юля передавала листовки в самые отдаленные деревушки.
Связь с Родиной не порывалась.

Большие перемены произошли на фронтах в течение зимы 1942/43 года. Немецко-фашистские полчища были разгромлены на Волге, отступали и на Кубани, свободной стала большая часть Украины.
И, как отголосок этих великих сражений, горела земля под ногами оккупантов в тылу.
Не давали покоя гитлеровцам партизаны и подпольщики Крыма. В горах и лесах, в степях и каменоломнях действовали отряды мстителей.
К этому времени сложилось основное ядро марфовской подпольной организации. На заседании комитета ее решено было назвать «За Родину».

В один из декабрьских дней в Марфовку из Керчи прибыл представитель ортскомендатуры зондерфюрер Фишер. Ему донесли, что местные механизаторы не очень-то спешат готовить тракторы к севу. Так оно и было. Рабочие ходили от станка к станку, устраивали долгие перекуры. Гитлеровец пришел в ярость.

— Я не пощажу твоей головы, — кричал он на старосту, зло размахивая перед его лицом кулаками, — если ты сорвешь сев!

Староста обещал навести в мастерских порядок.
В Марфовке, в Кенегезе, в других деревнях было объявлено о дополнительном наборе специалистов для ремонта тракторов и сельхозмашин.
В эти дни в мастерские приняли и Александра Касьянова, — его полуторка уже около двух месяцев стояла без дела.
Вслед за Александром сюда пришел Подпорин.
В мастерских подобралась группа надежных людей. Среди них были Николай Димитрашко, Иван Арабаджиев и Григорий Листуха. Все стояли на ремонте моторов. И работали «на славу».
Когда тракторы надо было выводить в поле, оказалось, что многие из них еле способны нести собственный груз.

— Саботаж!—орал, приезжая в поле, Фишер. — Расследуем, узнаем, кто виноват.

Назначили комиссию, но все ее усилия найти виновных были тщетны. Рабочие в один голос твердили: неполадки вызваны тем, что используются реставрированные детали. Они, мол, и подводят.

— Быстрее, быстрее работать! — торопил механизаторов зондерфюрер. — Надо землю пахать, сеять!

Те согласно кивали головами, а сами продолжали свое дело.
Вскоре Андрею Наголову пришлось покинуть Марфовку.
Произошло это так. В начале марта Наголова вызвали в местную жандармерию.

— Вы бухгалтер местной общины? — обратился к нему капитан.

— Да. Работаю бухгалтером общины, — спокойно ответил Андрей.

— Нам стало известно, что в селе кто-то пишет листовки. Вы не знаете, кто это делает, господин Наголов?

Капитан крикнул что-то на румынском языке в соседнюю комнату и сержант принес оттуда папку с бумагами.

— Вот, смотрите. Кто пишет?

— Не могу знать. Почерк разобрать трудно, — ответил Наголов, возвращая капитану листовки.

— Вы был руководитель комсомола, вы знаете молодежь села и должен помочь нам найти партизан.

— Это было давно, господин офицер, теперь к нам понаехало много новых людей, и я мало кого знаю.

Андрей отвечал решительно и хладнокровно. Капитан не мог не почувствовать этого. Выждав несколько секунд, сообщил:

— Мы будем вас переводить друга деревня.

— Если это нужно, я согласен.

— Нужно, — бросил офицер. — Поедете в Тайгуч(1). Будете там тоже бухгалтер. Семья возьмете с собой.
1 Ныне с. Дорошенково.

— Хорошо, господин капитан...

— Можете идти.

Андрей понял, что гестаповцы явных улик против него не имеют, но не доверяют ему. Вот и решили убрать из Марфовки.
Из жандармерии Андрей пошел в контору общины. Там было около десятка посетителей, среди них Юля Чичерова. Она пришла сверить помольные квитанции. Андрей быстро отпустил всех посетителей, кроме Юли.

— С вами работы много, Юлия Дмитриевна, сейчас займемся.

— Я подожду, Андрей Андреевич.

Сверив квитанции, бухгалтер громко, так, чтобы слышали другие сотрудники конторы, сказал:

— Сегодня под вечер заеду к вам на мельницу. Переводят меня в Тайгуч, мукой надо запастись.

Чичеровой все стало ясно. Она повернулась и вышла из конторы. Сотрудники же еще долго выражали Наголову свое сочувствие.
Уже в сумерках Андрей пришел домой и сообщил родным о предстоящем переезде.

— Насыпьте мешок пшеницы, отвезу на мельницу,— распорядился Андрей. — Из Тайгуча так просто не приедешь.

...Оставив пшеницу на мельнице, Наголов поднялся на косогор, к дому, где жили Чичеровы, осмотрелся — вокруг ни души. Тишину нарушает лишь глухой шум выхлопной трубы, доносящийся снизу.
Андрей два раза легонько стукнул в раму окна. Вышла Юля и провела Наголова в дом.
В комнате, служившей и прихожей и столовой, ужинала семья Чичеровых, а в спальне собрались подпольщики: Касьянов, Белоненко, Загорко. На «часах» стоял Вася — меньший брат Юлии, тоже работавший на мельнице.

— Юля, видимо, сказала уже вам, что меня переводят в Тайгуч, — заговорил Наголов. — Гестаповцы ищут авторов листовок. Их мне показывали сегодня не менее сотни. Где они только их набрали? Допытывались, не узнаю ли я почерк. Нет ли у меня подозрений на кого-нибудь. В общем, товарищи, гестапо действует вслепую. На наш след они не напали, иначе меня не выпустили бы. И все же надо быть осмотрительными. Передай, Тоня, Лиде и Димитрашко, чтобы они, слушая Москву, ни строчки не записывали. Только запоминали. Очень осторожно надо передавать листовки в соседние деревни, Юля. Самый ограниченный круг людей должен знать об этом. Понятно, девушки?

Тоня кивнула головой и тут же сказала:

— Много писать приходится, Андрей Андреевич. Есть машинка. Вот если бы...

— Об этом не может быть и речи. Опасно. Не так много в Марфовке умеющих печатать. Можно врага на след навести. Машинку оставим для справок. Какие еще вопросы, товарищи?

— Оружия маловато у нас, — вздохнул Касьянов.

— Это правда. Где выход? Собирать, добывать оружие любыми путями. Теперь далее, товарищи. Мы расстаемся неизвестно на какой срок. Возможно, некоторое время мне придется жить в Тайгуче безвыездно. Вам тоже не следует на первых порах появляться у меня. Кто знает, может, за мной будет установлена слежка. При первой возможности я приду к вам сам.
Ваша ближайшая задача — расширение организации, развертывание активных действий. Еще и еще раз предупреждаю об осторожности, о строжайшей конспирации. Разумеется, среди молодежи, и местной и приехавшей из города, среди военнопленных, осевших в Марфовке после побега из лагерей, есть надежные, смелые ребята.

— Конечно, есть! — воскликнула Тоня,— да я таких отчаянных знаю, только скажи им...

— Тише, егоза, не кипятись, — пряча улыбку, сказал Наголов. — Горячность нашему делу только помеха. Десять раз испытать человека надо, прежде чем довериться ему. Ну, кажется, все... Возможно, есть и в Тайгуче полезные нам люди. Это я беру на себя. Старшим у вас остается Касьянов Александр Николаевич. Короче — «Цыган».

Это была подпольная кличка Касьянова...

Жители Тайгуча были довольны своим новым бухгалтером — исполнительным, аккуратным, спокойным. Тем более, что знали его с положительной стороны по рассказам марфовцев.
Потекли день за днем. Знакомых у бухгалтера в Тайгуче было мало, сблизиться на первых порах ни с кем не стремился. Знал только дом и работу. В контору являлся минута в минуту, тотчас же усаживался за свой стол и с головой — так казалось со стороны — уходил в дела. С посетителями был неразговорчив.
Исподволь, незаметно для окружающих приглядывался к сельчанам. Особенно пристально к учителю Александру Тихоновичу Чубу, который тоже появился в селе недавно.
Был Чуб рослый, худой, с редковатыми, со щербинкой вверху, зубами, в сильно заношенной одежде. Лицо бледное, измученное, и все же чувствовалась в нем непреклонная воля. Наголов решил при случае познакомиться с учителём поближе. Но как переговорить с ним, не привлекая внимания?
Такая возможность вскоре представилась. Надо сказать, что тайгучинский староста выказывал Наголову явное расположение. Он часто заходил в контору, подолгу беседовал с бухгалтером. Впрочем, говорил один староста, Андрей же слушал да изредка кивал головой, не отрываясь от своих бумаг. Такое невнимание старосту не смущало.

— Мы, культурные люди, — говаривал он не раз, — должны держаться вместе.

Андрей молчал, не соглашался, но и не возражал.
Как-то староста пригласил Наголова в гости. Андрей хотел было отказаться, но, услышав, что будет Чуб, принял приглашение.

...Разговор за столом еле теплился. Староста, Наголов и Чуб лениво перебрасывались фразами о делах общины, о наступившей весне. Не просидев за столом и часа, гости стали прощаться. Вышли вместе. Рядом пошли по темной улице. Первым заговорил Чуб:

— Вы знаете, ночью человек острее чувствует свое одиночество. Как подумаю, что мне сейчас возвращаться в свою пустую, холодную хижину...

— Одиночества можно избежать при желании. Если хотите, пойдемте ко мне. Посидим, потолкуем.

...Уже далеко за полночь Чуб решил рассказать Андрею о себе.
В первые же дни войны сто десятая стрелковая дивизия, в которой сражался Чуб, попала в окружение. Разделившись на небольшие группы, бойцы пробирались к линии фронта.
В одной из схваток с врагом от группы, с которой шел Чуб, осталось всего несколько человек. Все патроны были расстреляны, бойцы фактически оказались безоружными в тылу врага, а фронт уходил все дальше и дальше на восток. Что было делать? Один из однополчан Чуба Николай Вересай был родом с Черниговщины Решили идти к нему. Осмотреться, сменить одежду, а потом или пробираться к фронту или уйти в партизаны. Шли главным образом ночью. Близилась зима. В стогах сена спать становилось холодно. На огородах и в поле был убран картофель. Путники голодали.
Еле добрались до родной деревни Вересая. Но мало радости ждало их здесь. Деревня была полусожжена, дома колхозников разграблены. Вся большая семья Вересая питалась одним картофелем. В доме не было ни крошки хлеба.

— Не хочу обременять тебя, Николай. Пойду, — в тот же день сказал другу Чуб.

— Куда же?

— Родню искать. Дойду ли только?

Вересай отдал товарищу свое единственное старенькое пальто, жена связала носки. Друзья попрощались, и Чуб ушел.
Долго добирался Александр до родных мест. Только в августе 1942 года он перешел Сиваш. Дальше путь пролегал уже по крымской земле.
В деревне Узун-Аяк(1) Чуб поселился у родной тети Федосии Васильевны Гордеевой.
1 Ныне с. Широкое.
Через несколько дней у него была справка, удостоверяющая, что Александр уроженец и постоянный житель здешних мест.
Вначале пришлось сапожничать, шить обувь для местных жителей. Но вскоре ему предложили сменить профессию.

— Ты же грамотный парень, десятилетку за плечами имеешь, а нам учитель нужен, детишки второй год беспризорные бегают, — сказали сельчане Чубу.

— Если надо, могу попробовать, — охотно откликнулся он.

Так в Узун-Аяке открылась школа. Был в ней всего один учитель — Чуб. Родители поочередно кормили его.
Через некоторое время в селе разместился штаб вражеского батальона. Спасаясь от нежелательного соседства, Александр переехал в Тайгуч.

— Здесь я, как вы знаете, тоже учительствую, — закончил свой рассказ Чуб. — Все, что сам знаю, чему жизнь научила, стараюсь передать детям. Хотя методике не обучен, а все же, думаю, не без пользы для них проходят наши долгие беседы.

— Да, длинная и трудная дорога привела тебя, Александр Тихонович, в наши края, — задумчиво проговорил Наголов.

Чуб молча, чуть прищурившись, смотрел в уже сереющее окно. Потом, оторвавшись от своих дум, встрепенулся, взглянул на Андрея.

— Вот все я вам о себе рассказал. А о вас почти ничего не знаю.

— Что же обо мне знать? — сразу замкнулся Наголов. — У меня биография простая. Нет в ней ни фронтовых дорог, ни подвигов. Всю свою жизнь безвыездно в Марфовке прожил. Дальше Симферополя ездить не приходилось. Вот и вся моя биография.

Чуб внимательно взглянул Андрею в лицо, но расспрашивать больше ни о чем не стал.

Та ночь положила начало довольно частым встречам Наголова и Чуба. Вскоре Андрей предложил ему вступить в подпольную организацию. Чуб согласился без малейшего колебания.

Александр Чуб.

Василий Мотузов.

Не прошло и месяца, как в Тайгуче стало уже три подпольщика — Чуб вовлек в организацию бывшего работника сельсовета Василия Мотузова, который всей душой ненавидел оккупантов и мечтал о борьбе с ними.
Когда собрались все трое, Наголов предложил повести агитацию среди молодежи соседних деревень, вовлечь самых надежных в организацию.

— Мысль хорошая, — одобрил Чуб. — За мной Коджалар(1), там у меня родственники дальние.
1 Ныне с. Королево.

Василию Мотузову была поручена работа с молодежью деревни Коп-Кипчак(2), расположенной в двух километрах от Тайгуча.
2 Ныне с. Войково.

Теплым весенним днем Андрей отправился в свое родное село под предлогом проведать отца, побывать у знакомых.
Степь, залитая лучами солнца, дышала весенней прохладой. На пригорках, вдоль дороги, пестрели первые цветы. Все вокруг было таким мирным, щедро цветущим, свежим, что ни о чем тяжелом не хотелось думать. Просто идти и идти без конца...
Вдруг совсем рядом прозвучало резко, грубо:

— Хальт! Документ!

Андрей вздрогнул, поднял голову. Патруль.
Документы у Наголова были в полном порядке, и несколько минут спустя он уже шагал дальше — до Марфовки оставалось километра два.
Но эта встреча всколыхнула в душе Андрея всю ненависть к фашистам. Нет, слишком уж он осторожничает, пора, давно пора переходить к решительным действиям. Сегодня он повидает товарищей и скажет им об этом.
В селе Андрея встретили радостно. Односельчане наперебой звали к себе. Но от всех приглашений Наголов отказывался. Повидав отца, сразу же направился на мельницу к Юлии.
Здесь Андрея ждала приятная новость, — директором мельницы вот уже две недели был Касьянов.

— Привет начальству, — шутливо поздоровался Наголов с Александром.

— А что ты скажешь, делаю блестящую карьеру, да и только, — в тон ему ответил Касьянов.

— Молодец, Саша. Слышал я, что ты требуешь себе новые кадры.

— А как же. И в первую очередь Подпорина думаю сюда перетянуть, моторист здесь нужен.

— Правильно думаешь, начальник.

Наголов и Касьянов поднялись на второй этаж, подошли к окну и уселись на мешки с зерном. Монотонно шумели каменные жернова, глухо рокотал дизель.

— Мы тут о вас беспокоились, Андрей Андреевич. Как вы там на новом месте устроились?

— Да что я... Живу потихоньку, — скупо улыбнулся Наголов. — Щелкаю себе на счетах да вокруг посматриваю... Ладно, обо мне потом. Рассказывай, что у вас. Ведь я все это время жил, как на острове — ни единой весточки от вас. Новые люди есть в организации?

— Нескольких приняли. Ивана Арабаджиева, братьев Узуновых.

— Хорошие хлопцы, надежные.

— Думаем с Савченко Васей поговорить.

— Разве Василий здесь?

— Вернулся недавно. Из плена бежал. Пробрался домой.

— Василия обязательно надо привлечь. Паренек он смелый, инициативный. Ведь ему всего семнадцать было, когда война началась. Возраст-то непризывной. Но он добился — взяли его в армию. Участвовал в керченском десанте, Марфовку освобождал...

— С Савченко мы поговорим обязательно. А как у вас дела, Андрей Андреевич?

— Неплохо. Нас теперь в Тайгуче трое.

— А чем конкретно занимаетесь?

— Один в Коджалар пошел к родственникам, прощупает молодежь; другой с таким же заданием послан в Коп-Кипчак.

— Значит, расширяемся, Андрей Андреевич?

— Пора, Саша. Надо нам по-настоящему за немцев браться, да так, чтобы им жарко стало: устраивать засады, резать телеграфные провода.

— Вот это здорово! Я давно об этом мечтаю. Да и все ребята такого же мнения.

— И вот еще. Как ты думаешь, Саша, что если нам клятву составить? Чтобы каждый, вступая в организацию, давал присягу.

— Клятва очень нужна, Андрей Андреевич! Она подтянет людей, сцементирует их.

— Кого пришлешь в Тайгуч? Мне здесь нельзя часто показываться, тебе туда тоже самому не следует ехать.

— Мишу Секова и Кирилла Гешева пошлю.

— Подходящие хлопцы, — одобрил Андрей.

...Через два дня в Тайгуч на велосипедах ехали марфовские подпольщики. Приехали, разыскали дом бухгалтера.
Жена Наголова Мария накормила ребят на славу, как самых дорогих гостей. Расспросила о Марфовке, даже всплакнула немножко — уж очень сиротливо было ей в Тайгуче среди незнакомых. Пополудни пришел с работы Андрей. Позвали Чуба и Мотузова. Оставив во дворе Наголова велосипеды, Миша и Кирилл пошли в балку. За ними туда же спустились Наголов, Чуб и Мотузов.
Уселись на зеленой траве. Помолчали. Новые друзья Андрея приглядывались к марфовцам.

— Что ж, товарищи, приступим, — заговорил Андрей.

Текст клятвы был выработан Чубом и Наголовым заранее. Здесь же, в балке ниже Тайгучинского пруда, торжественно приняли присягу. Приглушенно, взволнованно звучал голос Наголова:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды подпольщиков, клянусь быть беспощадным к оккупантам, всячески вредить военным и местным властям, бить врага при каждом удобном случае.
В борьбе за свою священную Родину я не пожалею ни своей крови, ни своей жизни. Буду преданно служить партии большевиков, своему Отечеству.
Клянусь быть честным, правдивым, свято хранить нашу подпольную тайну.
Смерть немецким оккупантам!

Текст клятвы был переписан на папиросной бумаге и доставлен делегатами в Марфовку — Касьянову.
Марфовская подпольная организация продолжала расти. Ивану Арабаджиеву было поручено вовлечь в организацию Василия Савченко.
К Савченко Арабаджиев зашел днем, как и много раз до этого, — они были соседями. Вася был дома.

— Что нового, Ваня, в селе? — спросил он Арабаджиева.

— Только что приказ немецкий расклеивали на стенах биржи труда. Приглашают молодежь в Германию ехать.

— Вот сволочи, что придумали.

— Оговорка сделана: кто не поедет по доброй воле, заставят силой.

— Неприятная новость. Что делать будем?

— Скажут, что делать.

— Кто скажет?

— Командир.

— Какой... командир? — Вася смотрел на Арабаджиева растерянно.

— Наш командир. Он мне поручил с тобою потолковать серьезно.

— О чем потолковать?

— Да о том, что негоже тебе, здоровому парню, солдату, дома на печке сидеть.

— Что же, на немцев прикажешь работать?

— А если против них?

— Нет, ты взаправду? — бросился Вася к Арабаджиеву. — Не шутишь?

— Разве этим шутят?

— Вот здорово! Я думал, в Марфовке нет смелых людей... А кто он, командир?

— Потом узнаешь как-нибудь.

— Я готов хоть сейчас взять оружие в руки.

— А оно у тебя есть?

— Есть. Винтовка. Правда, немецкая, не наша, но новая и с патронами.

...Побывал Иван и у Трифона Москатова. Когда-то они вместе учились, крепко дружили. Часто встречались и в последнее время. Трифон не раз говорил Ивану о своей ненависти к оккупантам. Теперь Арабаджиев предложил ему вступить в подпольную организацию, и Трифон сразу согласился.
В эти же дни к Юле Чичеровой зашел ее бывший соученик Федор Бутвенко. В феврале 1943 года он, раненый и контуженный, попал на Кубани в плен. Несколько оправившись, бежал из лагеря. Пробирался к Туапсе. Но на второй день после побега заболел тифом. Его подобрали немцы и отправили в госпиталь в станицу Голубинскую. Когда Бутвенко уже выздоравливал, в палату как-то пришла комиссия. У пленных спрашивали, кто откуда родом. Федор назвался ростовчанином. На второй день человек сорок выздоравливавших привезли в станицу Сенную, погрузили на баржу и отправили в Керчь. Так Бутвенко оказался в родном городе, но остаться здесь не решился. При первой возможности бежал. Скитаясь по окрестным селам, как-то встретил своего довоенного знакомого Леонида Бабарыкина. Он работал начальником биржи труда. Достал для Федора документы. А вот работы подходящей предложить не мог. Не поможет ли ему Юля устроиться на мельницу?
Юля внимательно выслушала Федора и попросила зайти дня через два.
А когда Бутвенко пришел в Марфовку вторично, он застал на квартире у Чичеровых незнакомого молодого человека. Был он среднего роста, с зачесанными назад русыми волосами и проницательными глазами.

— Знакомься, Саша, мой хороший товарищ, — отрекомендовала Федора Юля.

Бутвенко пришлось еще раз рассказать о себе, о знакомстве с Бабарыкиным. Последним Касьянов особенно заинтересовался. Иметь на бирже своего человека было давней мечтой подпольщиков. Саша предложил Бутвенко использовать знакомство с Бабарыкиным и любыми путями устроиться на марфовскую биржу труда. И Бабарыкин помог: рекомендовал Федю регистратором в Марфовку.
Оформляясь на работу, Бутвенко узнал, что на бирже требуются две учетчицы. Сообщил об этом Юле, та — Касьянову.

— Порекомендуй взять Влачугу и Загорко, очень хорошие девушки, дельные, — сказал Саша Федору.

— Это нетрудно. Тем более, что мне поручено подобрать учетчиц. Пишут эти девушки хорошо?

— Каллиграфию в школе преподавать могут, не подведут, не бойся.

— Пусть приходят завтра утром.

Из Керчи на биржу шел поток бумаг. Приказы, распоряжения, запросы. Местные власти готовились к массовому набору молодежи для отправки на работу в Германию. Надо было помешать этому. Сделать это могла биржа труда, а также медицинская комиссия — ее возглавляла Анна Анатольевна Белоненко. Несколько дней на комиссию привозили юношей и девушек из окрестных деревень. Большинство из них было забраковано по состоянию здоровья:
«Физически недоразвит...», «Глух...», «Общая дистрофия...», «Туберкулез легких, последствие пневмонии...». Много таких записей сделала в картах медицинского освидетельствования Анна Анатольевна.

Анна Анатольевна Белоненко.

Тоня Загорко.

Дела у подпольщиков, работавших на бирже, шли успешно. Им удавалось добывать бланки различных документов и снабжать ими подпольщиков и бежавших из лагерей советских военнопленных.
А когда Федор достал круглую немецкую печать, надобность в бланках отпала. Различные справки и удостоверения теперь печатались на обычной пишущей машинке Анной Клинчевой.
Вскоре биржа помогла организации в не менее важном деле.
Там, где шли бои, оставалось еще много оружия, особенно гранат и мин. Случалось, на них подрывались люди и животные. Немецкие власти предложили старосте и бирже труда организовать сбор оружия. Об этом сразу стало известно комитету. Благодаря Бутвенко на эту работу, как правило, посылали своих ребят. Годное оружие они очищали от ржавчины и прятали, а «лом-металл» сдавали. Арсенал подпольщиков пополнялся. Кстати, не только этим путем.
Однажды вечером Арабаджиев и Савченко увидели на окраине села автомашину. Кузов ее был накрыт брезентом.

— Оружие, Ваня, не иначе; видишь, часовой, определил Вася.

Решили проверить. Когда совсем стемнело, Вася вместе с Лидой Влачугой стали прохаживаться по тротуару неподалеку от грузовика. Часовой заинтересовался нежной парой. Подошел к забору, облокотился на каменную плиту. Лида прижалась к Васе, засмеялась еще громче. А в это время Иван подполз к машине и приподнял брезент. В кузове были винтовки. Несколько штук Ваня незаметно стащил и спрягал неподалеку. Потом не торопясь подошел к «влюбленным», и все втроем ушли.
Был и такой эпизод.
На квартире у Загорко жил румынский полковник, начальник местного гарнизона. Обычно он приходил домой поздно и всегда навеселе. Денщика у полковника не было, хозяев он не тревожил. Придет — и в постель. Как-то Тоня заметила, что полковник, раздеваясь, вместе с одеждой кладет на стул и пистолет. Вот бы завладеть им! Посоветовалась с Касьяновым. Тот подумал и сказал:

— Возможно, тебе и удастся взять оружие, но это очень рискованно. За один пистолет вся ваша семья может поплатиться жизнью.

Тоня не могла не согласиться с командиром. И в то же время ей, отчаянной, бесшабашной девчонке, казалось, что Касьянов слишком осторожничает, может быть, даже запугивает ее.
Однажды в полночь полковник явился настолько пьяным, что его сопровождали два офицера. И Тоня подумала: пожалуй, сегодня самое подходящее время.
Провожатые ушли. Полковник долго возился, невнятно бормотал что-то, потом все стихло.
Тоня лежала, затаив дыхание. Когда из комнаты полковника послышался легкий храп, она встала, подошла к двери, тихонько открыла ее.
Если полковник проснется, она скажет, что хотела открыть окно. В комнате и в самом деле было душно. Открыла одно окно, потом второе. Полковник продолжал храпеть. Взять пистолет было делом одной минуты. Теперь надо его спрятать. Только не в доме.
Через пять минут Тоня была уже у Кирилла Гешева.
Он спал во дворе. Тоня сунула пистолет ему под подушку и, присев на край кровати, прошептала на ухо:

— Пистолет у полковника украла, спрячь...

— Да ты что, он завтра хватится, и тогда... — сразу проснулся Гешев.

— Да он не вспомнит, был у него пистолет, когда он пришел домой, или нет. Пьян в доску.

Часов в семь утра полковник проснулся. Умылся, стал одеваться и тут обнаружил пропажу. Начал шарить под подушкой, под периной, заглянул под кровать. Позвал мать Тони Елену Ивановну:

— У меня пропал один вещь, кто взять ее?

— Не знаю, господин офицер, из нашей семьи к вам никто не заходил в комнату. Наверно, вы где-нибудь в другом месте потеряли. Вас привели вчера офицеры, вы плохо себя чувствовали.

— Хорошо, идите.

Шума полковник поднимать не захотел. В тот же день у него появился другой пистолет.
И тут случилось непредвиденное. Разбирая пистолет, Кирилл прострелил себе руку. О случившемся пронюхали румыны. В доме Кирилла Гешева произвели обыск. Пистолет был обнаружен.

— Где взял оружие? — допытывался офицер у Кирилла.

— Нашел на улице...

Когда пистолет доставили в комендатуру, туда пришел полковник. От удивления и злости у него даже губы задергались. Еще бы, ведь это был его пистолет.
Тоню арестовали. Допрашивал ее сам начальник жандармерии.

— Говори, кто дал Гешеву пистолет? Мы все знаем. Не скрывай.

— А что вы знаете?

— Ты ночью приходила к этому парню, зачем?

— Да кто вам сказал такое, господин офицер?

— Тебя видели наши люди.

— Я нигде не была, вас обманули.

— Ты не хотеть сознаться!

Капитан ударил девушку по лицу и, брызгая слюной, завизжал:

— Мы тебя повесить на столбу, все смотреть будут, признавайся!

— Полковника ночью привели домой пьяного, он где-то потерял пистолет, а я тут при чем? — заплакала Тоня.

Избив, ее посадили в подвал. Через некоторое время туда же привели отца, мать, братьев. Предупредили, что, если не расскажет всей правды, расстреляют всю семью.
Вот тут-то Тоня впервые со всей остротой поняла серьезность того дела, на которое шла. Поняла, что, кроме романтики, риска, от которого захватывает дух, рядом с подпольщиком идет смертельная опасность. Для него самого. Для его близких.
Надо было спасать семью. И Тоня решила в последний раз попытаться убедить следователя в своей невинности. А если и сейчас не поверит, тогда... тогда она все расскажет. Погибнет сама, но спасет отца, мать, братьев.
И когда ее ввели в кабинет к начальнику жандармерии, она как можно жалобнее сказала:

— Делайте со мной, что хотите, клянусь, не виновата я.

Тоню и ее родных отпустили. Но это не было следствием великодушия оккупантов. Просто полковник спохватился и постарался замять историю с пропавшим пистолетом. Потеря личного оружия, попойки — все это не красило ретивого служаку.

От Касьянова Тоня получила хорошую взбучку. Но и без этого она поняла, насколько опрометчиво поступила. Дала себе слово впредь без нужды не рисковать.
За работу взялась с удвоенной силой. Вместе с Лидой Влачугой и Валей Нешевой до глубокой ночи засиживалась на бирже — писала сводки Совинформбюро. Вести с фронтов были радостные.
Наступление немецких войск на Орловско-Курской дуге было приостановлено. Советские войска перешли в решительное контрнаступление и погнали немцев на запад, очищая от фашистской нечисти родную землю.

На одном из заседаний подпольного комитета Наголов внес предложение приступить к массовым диверсиям. Предложение приняли единогласно. Оказалось, однако, что не все умеют обращаться с оружием.
Федору Бутвенко было поручено научить каждого подпольщика ставить мины, приводить в боевую готовность гранату.
Два раза в неделю Трифон и Николай Москатовы, Иван Арабаджиев, Михаил Секов, Михаил Нешев, Дмитрий Чебышев, Федосей Шишманов, Михаил Бойчев, Григорий Клинчев, братья Узуновы по одному уходили за гору Утар изучать оружие.
Вскоре марфовцы стали выходить на боевые операции. Одними из первых задание получили Савченко, Арабаджиев и Шишманов. Касьянов поручил им заминировать дорогу Керчь—Феодосия и в нескольких местах обрезать телеграфную линию. Темной августовской ночью подпольщики отправились в путь.
Мину заложили на ровном участке дороги и замаскировали мелким гравием. Потом пошли вдоль шоссе и в нескольких местах обрезали провод...
Когда на шоссе послышалось урчание мотора, подпольщики, перескочив через кювет, залегли неподалеку в полуобвалившемся окопе. Минуту спустя из-за поворота медленно выполз грузовик. В кузове его сидело полным-полно фашистских солдат. А еще через секунду раздался взрыв. К предутреннему, уже светлеющему небу, взметнулся сноп пламени. Машина сгорела дотла. Спаслись только немногие.

Василий Савченко.

Через несколько дней Василий Савченко снова шел на боевую операцию.
На этот раз вместе с Бойчевым и Сековым. Задание было иного плана, чем в первый раз.
Подпольщикам стало известно, что из Керчи под охраной одного солдата регулярно выезжает на двуколке немецкий фельдъегерь с секретной почтой. Доезжая до терновников Турецкого вала, немец останавливал лошадь и некоторое время отдыхал. Здесь и прихватили его подпольщики. Ударом железного прута Савченко сбил немца с ног и обезоружил. Солдат, сидевший на двуколке—она стояла поодаль,—ничего не слышал и буквально обезумел от страха, увидев перед собой вооруженных русских. Ребята высадили его из двуколки и погнали ее в сторону Ново-Николаевки. Это был обманный маневр. Лошадь повернула на знакомую дорогу и потянула двуколку в Керчь, а Вася с Мишей пошли лесополосой к Семи Колодезям. Поздним вечером секретные пакеты были уже в Тайгуче, в руках у Наголова и Чуба.

В марфовский пересыльный лагерь стало прибывать все больше пленных из кубанских лагерей.
Каждый день женщины и девушки приносили в лагерь лепешки, помидоры, кочаны вареной кукурузы.

— Нам хотя бы какие-нибудь справочки на руки, — попросил как-то Валю Нешеву один из пленных. — Дня бы здесь не остались...

— Я поговорю кое с кем, поможем,—пообещала Валя.

Всю ночь в доме Клинчевых печатали справки. Но как передать их пленным?
Наутро лагерь посетила Анна Анатольевна Белоненко.

— Пленные очень грязные. Может вспыхнуть эпидемия сыпного тифа. Надо остричь их, сменить белье, — заявила она коменданту.

— Ничего нельзя сделать. Баня нет, одежда нет, — отмахнулся тот.

— Но остричь-то людей можно, — не уступала Белоненко.

— Мы их скоро угоним дальше, — отговаривался офицер.

Тогда Белоненко решила действовать на свой страх и риск. Сославшись на разрешение коменданта, попросила румынского часового пропустить в барак парикмахеров.
Иван Арабаджиев и Михаил Нешев, облачившись в белые халаты, прошли через проходную в барак. Пленные тотчас обступили их.

— Стригите, а то невтерпеж больше.

— Спасения от грязи нет, — раздавались возгласы.

Парикмахеры раскладывали инструменты, а сами приглядывались к собравшимся. Приметили высокого, русоволосого парня — это он просил у Вали справку. Арабаджиев подошел к нему, тихо проговорил:

— Есть справки. Люди здесь надежные?

— Никто не выдаст, — ответил парень.

Тогда Арабаджиев заговорил громче:

— Товарищи! Мы принесли документы. Настоящие, немецкие. С печатью. В общем, все по форме.

— Только фамилии вымышленные, к ним привыкнуть надо, — добавил Нешев.

Со всех сторон к подпольщикам потянулись руки.

— Архипенко! Кто из украинцев есть?

— Давай сюды.

— Поляков... Зайцев... Цыбуля.

В самый разгар «работы» в барак зашли два румынских солдата — оказывается, сменялся караул.

— Кто вас пускал?! — закричал новый караульный.

— Комендант, — спокойно ответил Арабаджиев.

— Проверять, проверять...

И парикмахеров под конвоем отправили в комендатуру. Выяснилось, что никакого разрешения комендант не давал. В течение целой недели подпольщиков допрашивали ежедневно, зверски при этом избивая. Но они стояли на своем: жалко своих людей стало, вот и решили остричь их. На коменданта ссылались потому, что иначе их бы не пропустили.
В конце концов Арабаджиева и Нешева выпустили.

До Мариенталя(1) Александра добралась перед вечером.
1 Ныне с. Горностаевка.
Едва смеркалось; идти в село было опасно. Решила дождаться полной темноты. Спустилась на дно неглубокого, заросшего терновником овражка, устало опустилась на землю. Вытянула ноги. Прикрыла глаза. И тут же вновь открыла их — побоялась уснуть. А спустя немного поняла: даже если бы очутилась в постели, если бы зажмурилась крепко-крепко — все равно не заснуть. Слишком большого напряжения стоили последние дни. Только что пережитое еще полностью владело сознанием, неотступно стояло перед глазами.
Шел май 1942 года. Наши войска оставляли Керченский полуостров. Полк, в котором Александра служила военфельдшером, прикрывал отступление. Приходилось очень туго — враг стянул под Керчь крупные соединения мотопехоты, танки, авиацию. Бойцы стояли насмерть. За несколько дней боев от полка осталось немногим больше роты. Закрепились на небольшой высотке западнее Керчи. Вокруг — голая степь. Позади в полукилометре — море.
Прошли еще сутки. Одна атака фашистов сменяла другую. Александра не успевала перевязывать раненых — их становилось все больше и больше.
Под вечер в траншее-лазарете под открытым небом появился майор Кухтенков — он командовал остатками полка. Сказал Александре:

— Завтра, видимо, придется отходить. К морю. Выделю вам нескольких бойцов. За ночь перенесете раненых на берег. Если не подойдет катер, под утро постараемся сами переправить всех через пролив.

— На чем? — спросила Александра.

— На берегу валяются бревна, разбитые рыбацкие лодки. Соорудим плоты. Не теряйте времени, военфельдшер, действуйте.

Задолго до рассвета все раненые были уже на берегу. Катер не пришел. И наших не было. И в пять, и в шесть, и в девять утра. В стороне высотки гремел бой. Он не приближался и не удалялся. «Значит, отбиваются наши, — с надеждой думала Александра. — Значит, не отступают... Только бы день пережить. А вечером Кухтенков обязательно придет на помощь».
К полдню стрельба стала слабеть. Вскоре совсем стихла. Тишина была страшной. Она таила беду.
Это почувствовали раненые. Даже те, кому было совсем плохо, теперь не стонали. Смотрели на Александру вопросительно, с надеждой.

Александра Бауэр (Плотникова).

Беду почувствовала и Александра. Вскарабкалась по крутому обрывистому склону. И увидела, что совсем недалеко по степи идут к берегу немцы...
Стремительно спустилась вниз. По ее лицу раненые все поняли. Один из них, пожилой моряк с перебитыми ногами, спросил:

— Близко?

— Подходят, — так же коротко ответила Александра, расстегивая кобуру пистолета.

— Брось, сестра, уходи, — глухо пробасил моряк. — Нам все равно не поможешь.

Уйти, покинуть их... Нет, этого у нее даже в мыслях не было. Это было бы страшной подлостью, после которой невозможно жить. У нее семь патронов. И еще две гранаты. Потом... О том, что будет потом, Александра не думала.
Ей не удалось сделать и одного выстрела. Когда первый фашист появился над обрывом и Александра вскинула пистолет, сзади кто-то схватил ее за руку. Словно тисками сжал запястье. Немцы шли не только из степи, но и вдоль берега — за скалой их не было видно.
Позже Александре стало известно, что высотка еще ночью была окружена гитлеровцами, отрезана от моря. Почти все ее защитники погибли.
Дорога до Багеровского лагеря была невыносимо долгой, хотя исчислялась десятком километров. Долгой делали ее палящее солнце, вязкая дорожная пыль, забивающая глаза и горло, жажда, окрики конвоиров. Их приклады то и дело пускались в ход. Одиночные сухие щелчки — это пристреливали отставших.
Из лагеря Александра бежала. И вот пробралась к Мариенталю. Здесь у нее была знакомая. Лидия Петровна Мамсова. И хотя знакомство было непродолжительным, Александра верила, что эта женщина поможет ей.
А дальше? Она найдет возможность бороться с врагом. Иного Александра — коммунист, воин — не мыслила.

В дом к Маисовой Шура постучалась поздним вечером.
Дверь открылась сразу, как будто ее здесь ждали. На пороге, прикрывая рукой керосиновую лампу, стояла Лидия Петровна.

— Здравствуйте, — тихо сказала Шура.

— Здравствуйте. Вы ко мне? — в голосе Мамсовой прозвучало удивление, и Шура поняла, что ее не узнали.

— Мы встречались с вами, Лидия Петровна. Совсем недавно. Помните, я белье солдатское к вам стирать привозила из-под Владиславовки?

— Так это вы, фельдшер? Как это я сразу не припомнила... Впрочем, вы тогда в военном были. Да заходите, заходите скорее. Вот кстати... Племянник мой раненый у нас лежит, не знаю, что и делать с ним.

Ни о чем не расспрашивая, Шура подошла к кровати, на которой лежал бледный до синевы парень, откинула простыню. У парня был разворочен весь бок. Рана уже гноилась.

— Дело серьезное, — повернулась к Мамсовой Шура. — Как же быть? У меня ничего с собою нет... В селе есть аптека?

— Лазарет немецкий в школе разместился. Только туда идти боязно. Марганцовка у меня есть, бинты стерильные...

— Что ж, попробуем на первых порах обойтись тем, что есть.

Очистив рану от гноя и промыв ее марганцовкой, Шура ловко сделала перевязку.

— Теперь спите. Сон — лучший помощник врача.

И когда раненый забылся, отвела к окну Лидию Петровну.

— У меня к вам серьезная просьба. Смогу я у вас пожить некоторое время под видом... ну, хотя бы вашей родственницы?

— Конечно, — просто ответила Мамсова. — Живи, сколько тебе нужно.

— Спасибо. Давайте договоримся так: я приехала в Крым из Ташкента перед самой войной. Хотела эвакуироваться, не смогла. Теперь вот вернулась к вам. Фамилия моя Бауэр. Звать Александрой Петровной. Короче— Александрина, а проще Шура.

— Бауэр, это что же, немецкая фамилия?

— А я и есть немка, — и, увидев, как оторопела Лидия Петровна, улыбнулась: — Что, не похожа?

Лидия Петровна внимательно смотрела на Шуру. Матово-румяное лицо спокойно, зеленовато-серые глаза смотрят открыто, твердо. Четко очерченные, полные губы обнажали в улыбке ровную полоску зубов. Вокруг головы уложена золотистая коса... Какая же красивая эта Шура! А на немку никак не похожа. Однако никаких вопросов Александре Мамсова не задавала.
А вот дочь Лидии Петровны, семнадцатилетняя Аня, была куда более любопытной. Уж очень интересовала ее эта красивая женщина, назвавшаяся немкой, но ничуть на нее не похожая. Аня чувствовала: здесь какая-то тайна, и задалась целью разгадать эту тайну во что бы то ни стало.
Разговор повела издалека. Как-то долго рассказывала Александре о недавних боях, которые шли под Мариенталем, о мужестве наших бойцов-пулеметчиков, кавалеристов Книги. Рассказывала, а сама все поглядывала на Александру — как она реагирует.
Шура слушала молча. Глаза ее, сейчас темные, большие, смотрели мимо Ани. Слушает или нет?

— Ну кто придумал эти войны, Шура, скажите? — вздохнула Аня.

— И египтяне, и греки, и римляне в древности воевали... — медленно проговорила Александра. — А чем ближе к нам, тем войны злее...

— Да, правда. Знаете, Шура, вспомнился мне один случай. Было это когда наши отступали. Лежим мы с мамой и Валюшкой в сарае и никак уснуть не можем. Скрипят и скрипят обозы, потом стало тихо-тихо, аж жутко. Вдруг слышим, кто-то бежит к нашему дому. Загремела крышка на нашем колодце. «Мишка, сюда!» — раздался сиплый голос. Стук колес послышался. Подъехала бричка. «Ведра давай, лошадей напоим, Мишка! Быстрее!» Цепь звякнула. Напоили солдаты лошадей, потом сами напились. А один спрашивает, голос у него совсем мальчишеский: «А что за колхоз это?». «Был колхоз», — отвечает ему другой насмешливо. А тот с сиплым голосом вдруг как закричит: «Эх, Мишка, да как ты можешь такое говорить? Был колхоз, есть колхоз и будет колхоз. Запомни это». Уехали они, а я все думала, думала... Я тоже всей душой верю, что недолго весь этот кошмар продлится. Вернутся наши. А вы, вы... верите?

— А как же, Аня? — встрепенулась Шура, — конечно, верю. Да разве может быть иначе? Только победа сама не придет. Ее завоевать надо. Всем народом. И нам с тобой тоже. Я верю тебе, Аня, потому и говорю с тобой откровенно.

— Вот видите, а мама говорит, что я в людях не разбираюсь. Я сразу поняла, что вы — наша. И никакая не немка. И все это для маскировки. Если вы хотите, я вас с одним человеком познакомлю, ветврачом нашим. А я... вы не думайте, я не сижу сложа руки. Вот раненый, Ваня... он ведь никакой не племянник маме. Мы его с подружкой моей Клавой в поле нашли, когда коров пасли. И в тот вечер, когда вы пришли, принесли домой.

— Молодец, Анна! Послушай, а что это ты о ветвраче начала говорить?..

Их разговор прервал приход Лидии Петровны. Она спросила, чем окончилась Шурина поездка в Керчь.

— Все хорошо, тетя Лида, — весело ответила Шуpa. — Можете меня поздравить — теперь я врач мариентальской больницы.

Действительно, Александре удалось устроиться в Мариентале быстро и без всяких осложнений. Немецкая фамилия спасла ее от излишних подозрений со стороны немецких властей. Она говорила при случае, что ее предки жили в Германии, таким образом, она обрусевшая немка. Документы Александры подтверждали ее рассказ. А когда стало известно, что Бауэр по образованию медик, ее вызвали в Керченскую сельскую управу и после подробных расспросов назначили в Мариенталь врачом местной больницы.
Больница помещалась на окраине Мариенталя в большом каменном доме. Из окрестных деревень сюда стали стекаться больные.
Надо сказать, что красивая, веселая «фрау Александрина» пользовалась успехом у фашистских офицеров. То один из них, то другой пропадал часами в больнице, усиленно ухаживая за Бауэр. А вскоре ее стали встречать изредка в обществе ветврача Гришановича. Офицеры досадовали. И никто из них не подозревал, что на самом деле связывает Бауэр и Гришановича.
Наум Гришанович, худощавый, невысокого роста, голубоглазый блондин лет двадцати восьми, приехал в Мариенталь в конце 1942 года, поселился вблизи животноводческой фермы у Матрены Матлак. Устроился ветврачом. В помощники он взял себе Ивана Слободского, местного жителя, перед войной окончившего Феодосийский сельскохозяйственный техникум.
Вскоре Гришанович был знаком почти со всеми жителями села. Близким его другом стал работник фермы Юрий Огарь, офицер, коммунист, бежавший из плена. Сблизился Гришанович и с трактористом Василием Карпухиным, в прошлом командиром пожарной дружины Керчи, лейтенантом Советской Армии. Жил он в соседней деревушке Сараймин(1).
1 Ныне с. Сокольское.

Наум Гришанович.

Василий Карпухин.

Вот эти люди и составили ядро подпольной организации. Вскоре к ним примкнула группа местной молодежи, страстно ненавидевшая врага, готовая бороться против оккупантов до последней капли крови. Членами подпольной организации стали Анна Мамсова, Василий и Клавдия Васильевы, Анатолий Машель, Иван Хиляев, Александр Гончаренко, Дмитрий Резниченко и другие.
Условия для подпольной работы в Мариентале складывались неблагоприятно. В селе размещены были сотни вражеских солдат. Каждый мало-мальски важный объект, все дороги охранялись патрулями. Кроме того, в Мариентале было полным-полно полицаев, которые следили буквально за каждым шагом жителей. И все же подполье существовало и действовало. Подпольщики часто собирались. Использовали для этого малейший повод: чей-нибудь день рождения, религиозный праздник. Александр Гончаренко обычно брал патефон, Александра Бауэр доставала немецкие пластинки. Вовсю гремела музыка, а подпольщики совещались. Гришанович и Бауэр рассказывали о положении на фронтах, читали привезенные из Керчи листовки. На следующий день о новостях узнавало население Мариенталя.
Встречались и в механических мастерских, где работали Василий Васильев, Александр Гончаренко, Иван Хиляев. Во время работы можно было обменяться мнениями, договориться об очередной операции.
Наконец, любой из подпольщиков под видом больного мог посетить медицинский пункт и через Бауэр получить задание или передать донесение Гришановичу.
Что касается ветеринарной лечебницы, то она была настоящим штабом организации. А все работавшие здесь — самыми активными ее членами.
Как и у марфовцев, одной из первоочередных задач мариентальских подпольщиков был сбор оружия. Каждый обязан обеспечить себя винтовкой, автоматом или пистолетом — таков был приказ Гришановича. Немало всякого оружия и боеприпасов осталось после майских боев Красной Армии с гитлеровцами на Турецком валу. Сюда в воскресные дни отправлялись подпольщики. На траве расстилалась плащ-палатка или одеяло. Из сумок выкладывались небогатые припасы. Девушки плели венки из полевых цветов, пели песни. А под прикрытием этой идиллии Вася Васильев и Толя Машель собирали оружие, обследуя буквально каждый холмик, каждый окоп. Однажды им удалось найти присыпанные землей штабеля снарядов, другой раз — ящики с пулеметными лентами.
Как-то Толя заметил под кустом полу серой солдатской шинели.

— Вася, сюда! Могила, наверное.

Подошел Васильев, запустил свой шомпол под землю.

— Нет, могилу здесь не выкопаешь, корнями терновника все переплетено.

— Я сейчас лопатку саперную принесу, посмотрим, в чем тут дело.

К ребятам подошли девушки.

— Что, братскую могилу нашли? — спросила Аня Мамсова.

— Нет. Тут что-то другое... — ответил Василий.

Анатолий между тем, ловко орудуя саперной лопаткой, выбирал из-под кустов землю. Через несколько минут ребята вытащили из ямы свернутую шинель. От сукна пахло плесенью.

— Что-то тяжелое, — проговорил Вася.

— Вот бы пистолеты! А ну давай быстрей разворачивай, — торопил друга Анатолий.

— Автоматы, оказывается, и не поржавели еще. Это, Толя, не хуже твоих пистолетиков, патроны к ним у нас уже есть, — обтирая оружие, приговаривал Васильев.

Через полчаса «трофейная команда» нашла еще карабин, две сабли.

— Куда это все девать, не домой же нести? — спрашивала ребят Аня Мамсова.

— А мы здесь тайник свой оборудуем, — нашелся Василий.

— Правильно. Лопаты есть. А я присматривать буду за складом, ведь я каждый день взад-вперед с почтой езжу по шоссе, сверну в кусты, да и сюда, — поддержал Василия Машель.

Яма для хранения оружия была вырыта в десяти шагах от старого, полуобвалившегося блиндажа. В ту же, только просушенную, шинель завернули автоматы, карабин и опустили в яму, сверху положили ящик с пулеметными лентами. Потом закрыли все это листом старой жести, поверх набросали земли, прикрыли сучьями.
Второй склад оборудовали у пруда, в полутора километрах от села.
Ответственным за хранение оружия был назначен Васильев. Все, что удавалось достать, подпольщики передавали ему. Добывалось оружие и иным, более рискованным путем.
Однажды темной ночью в Мариенталь пришла пароконная подвода. Сверху лежали различные запасные части к тракторам и сельхозмашинам, а под ними немецкие винтовки и ящики с патронами.

— Вася, разрешишь переночевать у тебя? Лошаденки пристали, — постучав в окно дома, сказал хозяину ездовой.

— Из города еду, да запоздал, — громко объяснил Карпухин вышедшему во двор Васильеву.

— Ночуй.

— Придется лошадок подкормить.

— Выпас рядом.

— Винтовки спрятать надо... — прошептал Карпухин Василию.

Тот кивнул головой и тут же в полный голос спросил:

— Как вы там в Сараймине с запасными частями к машинам обходитесь, Василий Алексеевич?

— Вот везу кое-что, а вообще очень плохо, на реставрации выезжаем, — ответил Карпухин.

Карпухин действительно вез в Сараймин запчасти. Когда уже выезжал из города, заметил в стороне от дороги около десятка фургонов, крытых брезентом. Рядом паслись лошади. Метрах в двухстах, в овражке, был разложен небольшой костер. Оттуда доносился громкий говор и хохот румын.
«Э, руманешты изрядно пьяны. Пожалуй, и в фургоны наведаться можно», — подумал Карпухин. Осторожно подошел. Приподнял край брезента. Фургон до самого верка был заполнен винтовками и ящиками с патронами. Упустить такой случай Василий не мог. Потянул лежавшую сверху винтовку, за ней другую, третью...
Переждав немного, отнес винтовки на подводу, затем взял еще два ящика с патронами и поехал в Мариенталь.
...Винтовки и патроны были спрятаны в скирде сена, во дворе у Васильева. Рано утром Карпухин уехал.

С наступлением темноты жители Мариенталя обычно на улицах не появлялись — таков был приказ коменданта. Но для некоторых делалось исключение — им выдавались специальные пропуска. В числе таких «избранных» были Гришанович, Слободской, Бауэр и некоторые другие служащие учреждений, которые иногда работали и после комендантского часа. Подпольщиков очень устраивала такая «привилегия».

— ...Приходите к нам сегодня вечером, — пригласил однажды Гришановича Слободской. — Я давно обещал матери познакомить вас с нашей семьей.

— Гостей много будет?

— Кроме вас да Александры — никого. Все свои люди.

— Это хорошо.

— Вы расскажете о керченских новостях, песни Руслановой послушаем.

— Ладно, буду. Часов в девять.

Дом Слободских стоял на окраине села, у дороги на Алексеевку. Гришанович нашел его сразу, хотя был здесь первый раз. Во дворе на скамейке, у кустов только что распустившейся сирени, сидели Иван, Александра Бауэр и сестры Слободские.

— Что вы в кустах попрятались, как воробьи? — шутливо сказал Гришанович.

— Вечер чудесный, не хочется в дом идти, — ответила Миля Слободская.

Иван познакомил Наума с матерью, Натальей Федоровной, с сестрами.
В большой квадратной комнате стоял старинный стол, венские стулья. На окнах в старых кастрюлях, в горшках росли разнообразные, отлично ухоженные домашние цветы, гордость хозяйки дома.

— Ну, так где же песни Руслановой? — спросил Гришанович после первых общих фраз.

— Заводи-ка, Миля. Когда в доме гости, должна греметь музыка, — распорядился Иван.

Уселись за стол. Наталья Федоровна вышла за чем-то во двор, и Гришанович, вмиг став серьезным, повел деловой разговор. Он сообщил товарищам об успешных наступательных операциях Красной Армии, о действиях партизан в лесах Крыма.

— Сила страны нашей растет, и не сдержать ее Гитлеру. Каждый день приближает победу над врагом, — закончил Наум Борисович.

— Еще не раз в траур оденутся фашисты, — промолвила Шура, и глаза ее сверкнули.

— Да, вера в Гитлера у немцев здорово поколеблена. В Керчь из Германии прибыло недавно пополнение — ребятишки да старики. Я разговаривал с одним солдатом, из Дрездена он, говорит, что в Германии уже мало кто верит в победу над большевиками.

— Надо нашим людям обо всем этом рассказывать, — заметила Бауэр. — Силы каждого удесятерятся от хороших вестей. Я постараюсь последние известия из Москвы слушать, воспользуюсь приглашением одного офицера.

— Это важно, Александра, удачи тебе... — одобрил Гришанович.

На пороге показалась Наталья Федоровна. Секунда неловкой тишины, и вот уже Гришанович предлагает тост за здоровье хозяйки дома.
В этот вечер подпольщики приняли решение оживить деятельность диверсионных групп.

Темной августовской ночью Наум Гришанович, Иван Слободской, Дмитрий Резниченко и Василий Васильев шли на боевую операцию. У каждого было по две толовые шашки, а у Васильева еще и противотанковая немецкая мина.
Перевалив через гору, спустились в балку. Залегли. Вокруг тишина. Только журчит вода, сбегая по камням из придорожного источника. Напились. Пошли дальше. Миновали Алексеевку, взяли курс на станцию Салынь.
Когда впереди неясно замаячило полотно железной дороги, Иван Слободской сказал Гришановичу:

— Надо взять правее станции, там километрах в трех балочка проходит, легче подобраться к полотну.

В это время из Салыни на Багерово прогромыхал паровоз с десятком вагонов. Из топки паровоза летели искры, красной каймой мелькнуло поддувало.

— Опоздали, — тихо проговорил Иван.

— Ничего. Из Керчи должен идти состав. Именно он нам и нужен.

Подпольщики, миновав балочку, подошли к железнодорожному полотну почти вплотную. И вдруг послышалось:

— Хальт!

И тотчас же по-русски:

— Кто идет?

Коротко протакал автомат, над головами подпольщиков тонко свистнули пули. Ясно — их обнаружили. Надо уходить.
...Когда отошли на безопасное расстояние, Васильев отобрал у товарищей толовые шашки и закопал в надежном месте.
А через два дня Слободской и Васильев благополучно добрались до железной дороги и между Ташлы-Яром(1) и Салынью подложили под рельс взрывчатку. Спустя полчаса под откос слетел состав с военным грузом.
1 Ныне с. Зеленый Яр.
В течение месяца еще дважды выходили на боевые операции мариентальские патриоты. И оба раза успешно: на мине была подорвана дрезина, взорван железнодорожный мост.

До начала приема было еще не менее часа. Распахнув окно, Александра облокотилась о подоконник. Задумалась. Вспомнилось прошлое. Родное сибирское село Мартино, где прошло ее детство, таежная больница, там работала больше года после окончания училища. Затем фронт... Плен, бегство. А теперь она, советская девушка, страстно ненавидящая врага, говорит на языке врага, носит немецкую фамилию... Что ж, это нужно для дела.
В комнату, прервав Шурины раздумья, вошла Таня, небольшого роста, с побитым оспой лицом санитарка.

— Вам, наверное, нездоровится, доктор? Что-то плохо спали сегодня, ворочались без конца...

— Да вот все думаю, Танечка, откуда наши быстрее придут в Крым. Через Перекоп или с кубанского берега?

— Где раньше немецкую оборону опрокинут, там и разорвется их цепочка. Я жду моряков с кавказского берега.

Бауэр встала, надела халат, села за стол.

— Пора прием начинать, Танечка. Есть кто?

— А как же. Та девушка пришла, о которой мы говорили, Мария Авраменко. И еще мужчина какой-то. Незнакомый.

— Мария Авраменко?.. Хорошо. Пусть она войдет первой.

Невысокая хрупкая девушка перешагнула порог кабинета и остановилась, смущенно теребя кончик головного платка. Александра внимательно смотрела на девушку. «Тоненькая какая, слабенькая на вид, а глаза-то, глаза, — думала Бауэр. — Такой взгляд — смелый, открытый — может быть только у человека очень сильного душевно. Нет, у этой девушки определенно есть и воля, и характер. Черты лица четкие, строгие, вся такая собранная... Кажется, я не ошиблась». И громко сказала:

— Проходи сюда, поближе. Что у тебя?

— Палец болит, доктор. Порезала позавчера, думала, пустяк, ан нет.

— Что ж, садись, покажи-ка палец, — Александра вышла из-за стола, склонилась над девушкой, присевшей на табуретку.

Дальнейший разговор происходил шепотом. Александра промывала и перевязывала рану, кстати, совсем пустяковую, и быстро говорила:

— Комсомолка?

— Да.

— Говорили мне, о борьбе с немцами мечтаешь?

— Ненавижу гадов... Вот только не знаю, с чего начать.

— С чего начать — тебе подскажут. Ты мне другое скажи. Не боишься? Если поймают, если бить будут, пытать?

— Нет, — серые глаза Марии потемнели. — Все выдержу...

— Хорошо. Завтра придешь ко мне.

— Я еще что хотела сказать, подруга у меня есть Маша Марченко. Она тоже хочет бороться. Вы не думайте, она не подведет, я за нее ручаюсь. Как за себя.

— Не подведет, говоришь? Ладно, скажи пусть дня через три придет ко мне. А теперь позови следующего. Кто там на прием?

В кабинет вошел средних лет рыжеватый плотный мужчина.

— Можно, доктор?

— Пожалуйста. Садитесь.

— Пришел подлечиться, говорят, рука у вас легкая.

— Вы первый раз, кажется?

— Да.

— Заполним карточку. Фамилия? Звать?

— Куприш Петр.

— Где живете?

— В Алексеевке.

— Работаете?

— В общине местной, в кузнице.

— Возраст?

— С восемнадцатого.

— На что жалуетесь?

— Длинная история, доктор. Был в плену, в лагерях, с тех пор нет нет да и появится какая-то сыпь. Ползет по всему телу, будь она неладна.

— Разденьтесь.

Пациент стал стягивать с себя рубашку.

— Экзема у вас, — осмотрев его, поставила диагноз Бауэр. — Наверное, не все в порядке с нервами?

— Да как будто все нормально. Врачи определили, что секреции какие-то у меня нарушены.

— Что ж, может быть, и так. Недель шесть придется походить к нам в амбулаторию.

— И год ходить согласен, только бы избавиться от напасти этой.

— Вы где в плен попали? — как бы между прочим спросила Бауэр, когда Куприш одевался.

— В Севастополе. А в лагере в Багерово был. Бежал.

— У вас в Алексеевке семья?

— Родственники.

После ухода Куприша Александра долго еще сидела задумавшись, машинально выстукивая пальцами какую-то мелодию. Думала о Куприше. Воевал в Севастополе... Был в плену, бежал... Можно ли ему верить? Или вначале хорошенько прощупать, чем он дышит? Прощупать, слово-то какое! Никак не может Александра привыкнуть к тому, что, прежде чем вовлечь человека в организацию, его надо проверять и проверять. Гришанович уже выговаривал ей за поспешность, неосторожность.
Да, это самое трудное: не доверять своим, советским людям. Она понимает, что в семье не без урода — есть такие, что служат немцам. Но ведь их единицы, ничтожные единицы.
А остальные... Сотни, тысячи, миллионы готовы всю свою кровь по капле отдать за Родину.
Она неосторожна? Может быть. Но что она может поделать со своим характером? Решительным, прямым.
Сколько помнит себя, была такая. Мальчишки — она была у них признанным заводилой — уважали ее за прямоту и резкость. Она никому не прощала малейшей трусости, слабодушия. Бывало и так, что горячилась и жалела потом, но переделать себя не могла... И все же Гришанович прав. Порой она рубит с плеча, порой недостаточно осторожна. Но как трудно не доверять!

Каждые три дня Куприш ходил в больницу. Часто вместе с ним в Мариенталь шел Вася Костовский, шестнадцатилетний юноша, кузнец. Вася всегда расспрашивал бывалого солдата о фронтовой жизни, о том, как защищали Севастополь, как удалось бежать из плена. Но Куприш был очень немногословен. Буркнет в ответ что-либо и опять молчит.
Как-то Вася Костовский поведал Петру о своем страстном желании бороться против немцев.

— Сидеть сложа руки нельзя, — согласился Куприш.

Об этом разговоре стало известно Бауэр и Гришановичу. И Александра решила поговорить с Купришем напрямик.

— Вот что, Петр, негоже тебе, бывшему фронтовику, бежавшему из плена, прятаться в кусты.

— Я не прячусь, — ответил Куприш. — Чем могу, помогу делу. Понадоблюсь — сообщите.


— Доктор, красавица, шен генацвале, здравствуй! — шумно приветствовал Александру Шалва Иванович Джанелидзе. Черные глаза его весело блестели, и весь он, высокий, несколько угловатый, излучал бодрость, жизнерадостность, энергию.

— Здравствуйте, доктор Джанелидзе! — поднялась навстречу вошедшему Бауэр. — Рада видеть свое прямое начальство. Как живете, с чем пожаловали?

— Наши дела известные — ездим, руководим, выполняем директивы господ немецких начальников, — Шалва Иванович хитро подмигнул. — Что у вас нового, красавица?

— И мои дела известны, — совсем так же, как Джанелидзе, прищурилась Александра. — Сижу, больных принимаю, справки выдаю...

— Гм... Значит, справки... Так, так... А что вы скажете, коллега, если я приглашу вас прогуляться? День-то какой.

— Что ж, начальству перечить не положено.

День и в самом деле был хорош — теплый, солнечный. Из степи тянуло легким свежим ветерком.
Александра и Джанелидзе шли медленно, и со стороны могло показаться, что они просто прогуливаются, обмениваясь ничего не значащими фразами. Но разговор у заведующего отделом здравоохранения Керченской сельской управы и доктора Бауэр был самый серьезный.

— Организация расширяется, — говорила Александра, — становится боеспособной. Совершает одну диверсию за другой. Сбор информации по-прежнему на повестке дня. Только, вы понимаете, Шалва Иванович, досадно, что сведения, добытые у врага, ложатся мертвым грузом. Ведь связи-то с Большой землей у нас нет. Мы с Наумом не раз ломали голову, как быть. Но до сих пор так ничего и не придумали.

Некоторое время Джанелидзе шел молча, задумчиво вглядываясь в простиравшуюся перед ним степь. Потом заговорил:

— Этому горю можно помочь. Марфовцы передают информацию. Думаю, не откажутся помочь и вам.

— Но как переправлять им сведения?

— Как? Да, над этим надо подумать. Постойте, а этот паренек, ваш почтальон, который приходил ко мне в Керчи... Помните, вы его как-то присылали?

— Толя Машель?! Доктор, какой же вы молодец... Ну, конечно, Толе можно верить. Он парень замечательный. И потом у него удивительная память: если ему повторить одно и то же раза два-три, запомнит слово в слово.

— Это важно. Никаких записок. Только устная информация. Значит, договоримся так. Вы инструктируете Машеля. Он заходит в Марфовку к директору мельницы Касьянову, передает все ему. О дальнейшем позаботится сам Касьянов. У него я постараюсь побывать сегодня же. Давайте договоримся еще об одном: марфовцы будут передавать вам все, что нужно, тоже через Машеля. Давно пора установить регулярную связь между вашими организациями.
Так. А теперь, дорогая, пора нам возвращаться. Далеко мы забрели... Когда Касьянову ждать от вас первых вестей?

— Машель должен быть у меня завтра. Все, что собрано, передам с ним.

Джанелидзе сбоку внимательно посмотрел на Бауэр.

— Если не секрет, как вам удается доставать эти сведения?

— Какие же секреты могут быть от вас? По-разному достаю. Где подслушаю разговор господ офицеров, где наводящий вопрос задам... Вот так из отдельных деталей и складывается порой довольно ясная картина.

— Смотрите, Шура, на гестапо не нарвитесь.

— А, — махнула рукой Александра, — эти господа меня своей считают.

Джанелидзе еще раз внимательно оглядел девушку.
Ярко накрашенный рот, наклеенные ресницы, волосы уложены в замысловатую прическу. Одета кокетливо. Идет мелкими шажками, покачиваясь на высоких каблуках. Кто бы мог подумать, что эта раскрашенная немка-щеголиха — советская подпольщица!
Александра уловила взгляд Джанелидзе, густо покраснела.

— Маскировку мою разглядываете, доктор... Знали бы, как противно порой. А надо... С волками жить — по-волчьи выть...

— Что поделаешь, Шура. Мне не легче... Да и всем нам.

С Александрой Джанелидзе распрощался у больничного крыльца.
Он шел по улице своей размашистой энергичной походкой, а Бауэр стояла на крыльце и смотрела ему вслед. Она восхищалась этим человеком, его мужеством, хладнокровием, его неуемной веселостью, оптимизмом. Не каждый сможет, всей душой ненавидя врага, делать вид, что служит ему. Ежечасно рискуя жизнью, быть всегда бодрым, подтянутым. Молодец, доктор Джанелидзе!
О профессии врача кутаисский мальчик Шалва Джанелидзе мечтал с детства. Но жизнь сложилась так, что мединститут смог- окончить уже вполне сложившимся зрелым человеком. Верность мечте была вознаграждена — он стал хирургом.
Словно крылья выросли у Шалвы, хотелось работать, работать, манило неизведанное. Джанелидзе уехал на Дальний Восток. В Тбилиси вернулся перед самой войной. В первые же дни ушел на фронт. Летом 1942 года был назначен в Севастополь. С группой врачей выехал на военном корабле из Новороссийска. Когда подошли к севастопольскому причалу, город горел.
В подвале одного из домов Джанелидзе прооперировал около пятидесяти раненых.
Внезапно дверь в подвал широко распахнулась и послышалось короткое, как выстрел: «Хальт! Хенде хох!»
Потом был лагерь для военнопленных в Джанкое. Чуть погодя Багеровский лагерь. Здесь Джанелидзе стал членом подпольного комитета. Однажды друг Шалвы бакинец Хаджи-Алиев, тоже подпольщик, сообщил комитету, что одна керчанка, связанная с подпольем, хочет выкупить его из лагеря. Комитет решил, что в первую очередь нужно выйти из лагеря Джанелидзе.
Так Шалва Иванович оказался на свободе. Керченские врачи-патриоты помогли ему устроиться на работу.

Шалва Иванович Джанелидзе.

Вначале за Джанелидзе следило гестапо. Фашистские ищейки ходили за ним буквально по пятам. Шалва Иванович понимал: чтобы иметь возможность бороться, надо заслужить доверие врага. Это была его ближайшая задача. Очень трудная. Он работал, не щадя себя, приказы начальства выполнял с рвением. Через полгода его назначили заведующим отделом здравоохранения Керченской сельской управы.
Теперь Джанелидзе получил возможность ездить по всему Керченскому району, присматриваться к людям, заводить нужные знакомства.
Вскоре он установил самую тесную связь с доктором Белоненко, а через нее с Касьяновым. Частым гостем был Джанелидзе и у мариентальцев Гришановича и Бауэр.
Через доктора подпольщики поддерживали связь с партизанским отрядом Паринова.
...Спустя несколько дней после разговора с Джанелидзе Толя Машель зашел к Александру Касьянову. Они проговорили почти час.
Еще день спустя Юлия Чичерова, поехав по своим служебным делам в Керчь, встретилась там с довоенной своей сослуживицей и подругой Соней Чиж. Передала ей информацию. Соня — радисту Николаю Радягину, который той же ночью вышел в эфир. Так сведения, собранные отважной советской девушкой Александрой Бауэр, стали известны Большой земле.

На Керченском полуострове ширилось партизанское движение. В Аджимушкайский, Старокарантинский, Багеровский партизанские отряды вливались новые бойцы.
Необходимо было создать в катакомбах запас продовольствия, воды, медикаментов. Об этом не один раз просил марфовских и мариентальских патриотов командир Багеровского партизанского отряда И. С. Паринов.
Чтобы забросить в Багерово необходимое количество муки, нужен был наряд от Керченской управы. Дороги усиленно патрулировались. Без документов продовольствие провезти было невозможно.
Тогда Гришанович и Карпухин приняли смелое решение: заставить начальника районной управы Дригу помочь партизанам. Исполнить задуманное решили во время поездки в Керчь на совещание в районной управе.
...Кабинет начальника управы был переполнен. Здесь собрались старосты, представители комендатуры, специалисты сельского хозяйства.
Совещание открыл сам ортскомендант Гафен.

— Большевики прорвали на Кубани фронт, — говорил он. — Наши доблестные войска, конечно, разобьют их. Но если будет высажен десант на этом берегу, надо эвакуировать население, угонять скот дальше в степь. Люди, не выполняющие приказ германского командования, будут расстреляны. Всё. Кто хочет спросить? Дополнить?

Таковых не оказалось. И только когда немец ушел, собравшиеся оживились. Заговорили о планах эвакуации людей и скота, о возможном вторжении на полуостров советских войск.
Гришанович, Карпухин и Васильев терпеливо ждали. А когда управа опустела, решили: пора.

— Ты, Вася, стой на часах, — приказал Гришанович Васильеву. — Говори, Дрига занят, у него большое начальство. Ну, пошли, Карпухин. Как говорят, ни пуха нам, ни пера.

Дверь кабинета Карпухин открыл без стука. Увидев незнакомого человека, Дрига вздрогнул и стал медленно подниматься, не сводя с Василия своего единственного расширенного страхом глаза. И тут же съежился, весь вжался в кресло. Карпухин, подойдя вплотную к столу, опустил пистолет.
Одолев минутную растерянность, Дрига потянулся было к кобуре, но Гришанович предупредил его:

— Стоит ли поднимать шум? Вначале выслушайте нас.

Заметив сзади ветеринарного врача, Дрига несколько успокоился. Достал платок, вытер вспотевший лоб. Руки его дрожали.

— Чем могу служить, господин Гришанович?

— Мы к вам по важному делу.

— Слушаю...

— Ты, Василий, убери свой пугач. Давайте поговорим мирно. Послушайте, Дрига, мы пришли просить у вас помощи и в то же время помочь вам. Не сегодня-завтра сюда придут наши. Не надейтесь, что ваши хозяева возьмут вас с собой. Можете поверить мне, они озабочены только тем, как бы свои шкуры и чемоданы спасти. Вам надо самому думать о своем будущем. Вы пошли на предательство, но мы хотим предоставить вам возможность частично искупить свою вину.

Дрига слушал внимательно, не перебивая.

— Нам нужно перевезти 15—20 тонн муки в Багерово. Надеюсь, вы не будете задавать лишних вопросов?

— Мне непонятно, чего вы хотите от меня?

— Наряд, Дрига, и в срочном порядке...

— Но наряды оформляет секретарь управы Зинаида Филимоновна.

— Она подчинена вам?

— Да... Я могу договориться с ней...

— Только, Дрига, условимся: обманете — пеняйте на себя.

— Понимаю, все понимаю. Постараюсь помочь вам.

— Хорошо. Через час мы зайдем.

Подпольщики ушли, а Дрига еще некоторое время неподвижно сидел в кресле, пытаясь осмыслить происшедшее.
Нельзя очертя голову идти на такой рискованный шаг, как связь с этими подпольщиками, партизанами или как они там именуются. Надо все обдумать, взвесить...
Советские войска подходят к Перекопу, со дня на день можно ожидать высадки десанта с кавказского берега. Немцы явно готовятся к эвакуации. А что они его с собой не возьмут, — это ветеринар правду сказал. Он уже забрасывал удочку в разговоре с Гафеном. Тот ответил очень неопределенно. Скорей отказал, чем обнадежил... Придут наши. Как посмотрит он им в глаза? Как оправдается за все содеянное?
Нет, надо принимать предложение Гришановича и благодарить судьбу, что она послала к нему этих людей. Через полчаса Дрига уже говорил с секретарем управы Демьяненко, лет тридцати двух, черноволосой, красивой женщиной.

— А пожалуй, если наши вернутся, Зинаида Филимоновна, они не простят нам работу в управе, — издалека начал Дрига.

— Что же делать? — нервно спросила Демьяненко. Видимо, наедине с собой она не раз думала об этом, и сейчас слова Дриги не были для нее неожиданными.

— Есть возможность пробить для себя маленькую лазейку.

— Какая же это возможность?

Дрига вкратце рассказал секретарю управы о недавнем визите, о требовании подпольщиков.

— Что ж, надо сделать все, о чем они просят, — после недолгого раздумья сказала Демьяненко.

— Тем более, что резерв зерна у нас есть.

...Вечером к мельнице подходила подвода. Иван Узунов отвозил мешки с мукою на станцию Багерово. Перевалочная база была у жителей Багерово Морозовых. В ту же ночь партизаны уносили муку в штольни.
В течение двух недель по нарядам управы из Марфовки было вывезено пять подвод муки, из Мариенталя несколько машин кукурузы в кочанах, ячменя.

В мариентальский ветпункт часто приводили лошадей немецкие и румынские артиллеристы, обозники. Гришанович и его помощники Слободской и Авраменко делали лошадям профилактические прививки, лечили их.
Как-то в Мариентале остановился артиллерийский полк. Почти все пушки были на конной тяге. Ветеринарному пункту было приказано произвести обработку лошадей, проверить их на сап.
Осмотрев лошадей, Гришанович отобрал большую их часть и заявил немецкому офицеру:

— У этих лошадей больные глаза, видите, гной выделяется. Их можно проверить только с помощью инъекций под кожу...

— Гут, гут, — закивал головой офицер, видимо, мало что понявший из объяснений врача.

— Маша, подготовишь инструменты, — распорядился Гришанович.

Авраменко хорошо знала свои обязанности. На примусе кипятились иглы. Обработаны шприцы, пипетки. Подобраны и приготовлены пробирки. Отсчитано нужное количество ампул с малеином. Препарат вводился животным под кожу.
Результаты не замедлили сказаться.
Вернувшиеся из немецкого обоза местные жители рассказали, что под Джанкоем многие лошади пали. Немцы искали виновников диверсии, проверяли, не отравлены ли вода, фураж.
Узнав о результатах «малеинизации», Гришанович решил на время скрыться.
Он отсиживался в ямах в километре от села. Подпольщики доставили ему туда автомат. Клава Васильева и Мария Авраменко поочередно носили Науму пищу, сообщали новости.
Прошла неделя. Все было тихо. Гришанович опять приступил к работе. Управляющему «Мариенталя» Майеру он предъявил оправдательный документ. В справке говорилось, что по распоряжению районной управы ветврач занимался подготовкой скота к эвакуации.

— Простите, что не успел сообщить вам о своем отъезде, пришлось выехать очень спешно, — докладывал Гришанович Майеру.

Тот едва выслушал ветврача. Управляющему было не до него — дела на фронте приняли совсем дурной оборот, не сегодня-завтра большевики могут появиться здесь. Майер думал только о том, как бы благополучно унести ноги из Крыма да прихватить с собой побольше награбленного добра.
Из хозяйства в глубь степного Крыма начали угонять скот. Коровы, овцы, жеребята были сбиты в одно стадо. Старшим пастухом назначили Юрия Огаря.
Через пять дней скот был уже у Старого Крыма. А еще через сутки позади оказались и Салы. Вокруг были горы, густо поросшие лесом. Места партизанских стоянок.
Огарь предложил:

— Ну что, бабы, дальше не погоним скотину? Распустим ее здесь?

— А что скажем Майеру?—спросила одна из женщин.

— Скажем, сдали скот немецкому командованию. Расписка будет. Только язык на замок. Поняли?

— А чего ж не понять, — подмигнула доярка Марфа Прилукина, — яснее ясного сказано.

Стадо оставили в горах. Лошади отбились и ушли косяком в степь, а коровы и телята побрели к лесу в поисках сочной травы, которой так богаты северные склоны Крымских гор.
На обратном пути мариентальцев несколько раз задерживали патрули. И каждый раз Огарь показывал им заранее заготовленную справку о том, что скот забрали интенданты немецкой части.
С этой же справкой Огарь явился на доклад к Майеру.
Управляющий долго изучал справку. Сделана она была по всей форме на бланке, с печатью. И все же Майер, видимо, что-то заподозрил, так как предупредил Огаря: каждое его слово будет проверено.
Обещание свое он сдержал.

Юрий Огарь.

Спустя несколько дней произошло следующее. Огарь очищал от навоза коровник. Работал не спеша, подолгу сидел у порога, лениво потягивая самокрутку. В один из таких «перекуров» увидел, что через двор фермы к коровнику идут староста и незнакомый немецкий офицер в чине майора. Огарь догадался, что разговор предстоит не из приятных.
Подойдя к двери, староста повернулся к офицеру:

— Вот, господин майор, этот самый...

— Вы можете идти. Мы побеседуем наедине, — немец хорошо говорил по-русски.

Майор прошел в коровник, уселся на лежавшее у стены сено, вынул из портфеля какие-то бумаги. Потом сказал Огарю:

— Думаю, говорить будем откровенно.

Огарь молчал.

— Вы ответите на мои вопросы?

— Спрашивайте.

— Продолжаете утверждать, что скот отдали немецкой части?

— Так и было на самом деле.

— Хорошо. А известно вам, что в руки к партизанам попало стадо коров, овец, жеребят?

— Мы тут при чем?

— А это случайно не ваше стадо?

— Вот вы куда гнете! Только напрасно это... Я стадо сдал немцам. У меня документ есть. Куда они его дели, то не мое дело.

— Так, так... А кто из доярок был с вами?

Дело принимало совсем нежелательный оборот. А вдруг женщины начнут говорить вразнобой, — одна одно, другая другое. Этому немцу малейшей зацепки достаточно.
Нет, нельзя допустить, чтобы он продолжал следствие. Но как помешать ему? Как?! И вдруг взгляд Огаря упал на полусогнутую большую лопату, которой он сгребал навоз. Она лежала у самых его ног.
А что если?..
Огарь осмотрел двор — никого. Перевел взгляд на немца. Тот копался в бумагах, склонившись к самому портфелю. И Огарь решился.
Нагнулся, схватил лопату, бесшумно шагнул к офицеру и с силой опустил лопату ему на голову. Без единого звука немец свалился на сено. Огарь оттащил его в глубь коровника, наскоро забросал сеном. А вечером, когда стемнело, утопил труп фашиста в навозной яме.
Старосте и коменданту, знавшим о приезде следователя, Огарь сказал, что господин майор очень спешил и, сняв дознание, тотчас же уехал в Керчь.

Немецкие учреждения срочно эвакуировались из Керчи в глубь полуострова. В начале октября 1943 года в Марфовку переехали чиновники оккупационных властей. Керченская сельская райуправа разместилась в доме против школы.
Село гудело, как пчелиный улей. Сюда теперь ехали агенты по заготовкам, по набору рабочей силы, шли и крестьяне по различным вопросам.
Очень трудно стало с продовольствием. Многие насильственно эвакуированные фашистами жители Керчи буквально голодали. Даже воды не хватало. В озерах вода соленая, в лужах грязная, а колодезной было очень мало, за ведро платили иногда по десять рублей.
На заседании подпольного комитета было принято решение всеми силами помогать горожанам. Ежедневно с мельницы для них увозили мешок муки или зерна.
Чтобы не вызвать подозрения немецких властей, эвакуированным ходить на мельницу запретили. Муку и зерно в небольших торбочках разносили по домам младшие братишки Юли Чичеровой Вася и Леня.
И все же, как ни осторожны были подпольщики, чиновники из управы усмотрели утечку зерна и муки с мельницы. Доложили Дриге и Демьяненко. Те возмутились, заверили, что примут самые решительные меры. Но ничего не предпринимали.
Касьянов теперь часто бывал у Дриги. Начальник управы продолжал оказывать подпольщикам различные услуги. Он знакомил Касьянова с содержанием приказов немецких властей, поступающих в управу, сообщал важные сведения, интересовавшие подпольщиков, рассказывал о положении на фронтах. Обо всем, что удавалось узнать в управе, Александр информировал членов комитета.
Теперь уже все в Марфовке знали, что немецкие и румынские войска заперты в Крыму, как в мышеловке. Люди с нетерпением ждали желанного освобождения.

— Ой, доченька, — говорила Юле Чичеровой мать, — каждый день ожидаю наших. Хотя бы до зимы освободили нас. Нет никакого терпения больше...

— Недолго осталось терпеть, мамочка, скоро здесь наши будут, — и Юля обнимала мать.

Однажды, еще затемно выйдя из дому, Юля увидела на востоке зарево. Вспыхивали красноватые зарницы, глухо катились к Марфовке орудийные залпы.

— Мамочка! Началось! — ворвалась в дом Юля. — Буди всех, пусть посмотрят, что творится в Керчи.

Каждый день марфовцы видели краснозвездные самолеты. Приветствуя советских людей, они покачивали крыльями, пускали по ветру тысячи разноцветных листовок, в которых рассказывалось о победах Советской Армии на фронтах Великой Отечественной войны, о скором освобождении от фашистских варваров. Сообщали о том, что высажен десант, что Еникале, Опасное и Маяк уже в наших руках, бои идут на заводе им. Войкова, в Эльтигене.
Подпольщики Марфовки решили ударить по врагу с тыла.
Касьянов собрал на мельнице всю боевую часть группы. Местом сбора было моторное отделение. Сюда можно было прийти незамеченным и уйти, через запасную дверь. Рядом косогор, совсем недалеко кладбище, где были спрятаны оружие и боеприпасы.

— Десант в Эльтигене держится крепко, хотя немцы бросили против него все свои резервы. Наши вот-вот ворвутся в Тобечик(1), надо идти им навстречу, — коротко ознакомил Касьянов собравшихся с обстановкой.
1 Ныне с. Челядиново.

— Когда выходим? — спросил Гриша Клинчев, самый молодой подпольщик.

— В два часа ночи. Продуктов брать дня на три, боеприпасов — как можно больше.

— Где сбор?

— За озером Гёл. Оттуда уходим группами.

...Арабаджиев, Шишманов, Бойчев и Клинчев, забрав с кладбища оружие, двигались к месту сбора. Подойдя к дороге Марфовка—Новоселовка, они заметили автомобиль, шедший в сторону Марфовки.

— Ложись, ребята! — скомандовал Арабаджиев.

Машина, приближаясь к разрушенному мостику, сбавила скорость. «Мерседес» был буквально в двух десятках шагов от подпольщиков.

— Нельзя упустить машину. Бьем по шоферу, — распорядился старший группы.

Арабаджиев и Клинчев дали по две очереди из автоматов. Машина стала. Подпольщики, держа автоматы наизготовку, некоторое время ждали. Из машины никто не вылезал. Тогда ребята подбежали к «мерседесу». На заднем сидении спал пьяный офицер. Шишманов вмиг обезоружил его. Убитый наповал шофер оказался тоже офицером.

— Партизан, партизан... Гитлер капут, — бормотал проснувшийся немец, увидев перед собой вооруженных русских.

У гитлеровцев забрали пистолеты и документы. Убитого оставили в машине, а обер-лейтенанта увели с собой.

Под невысокой скалой за оврагом собрались марфовские подпольщики Касьянов, Бутвенко, Савченко, Секов, Арабаджиев, Трифон и Николай Москатовы, Чебышев, Нешев, Бойчев, Клинчев.

Михаил Секов (слева) и Дмитрий Чебышев.

Разбившись на три группы, двинулись к Тобечику. К утру достигли холмов, где когда-то были рудники. Савченко и Клинчев пошли в разведку. Вернувшись, доложили Касьянову, что село кишит вражескими войсками. Севернее Тобечика выставлено боевое охранение — танк и два бронетранспортера. Вероятно, враг боялся внезапного удара с тыла.

— Да, силища здесь собрана большая, поднимись мы в атаку — нас хватит на один залп шестиствольного миномета, — проговорил Касьянов.

— А хотелось бы попробовать свои силы, товарищ командир, — отозвался лежавший рядом с Касьяновым Чебышев.

— Даром кровь проливать глупо, Митя. Другое дело, если бы немцы отступали... А так перебьют нас, этим дело и кончится. Придется нам возвращаться, не вступив в бой, — закончил Касьянов.

— Так что же, впустую протопали тридцать километров? — не унимался Чебышев.

— Да не горячись ты. Хладнокровие, разумное решение — прежде всего. Думаешь, у меня руки не чешутся бить эту мразь? Ничего, ребята, мы свое возьмем.

Когда смерклось, Касьянов приказал группами возвращаться в Марфовку.
...Попытались выйти навстречу десантникам и мариентальцы. Но это оказалось преждевременным. Продвижение советских войск было приостановлено. Линия фронта стабилизировалась.
При возвращении из неудачного похода группа мариентальцев наскочила на немцев. Отстреливаясь, ушли. Но один член подпольной организации — Богачев был захвачен гитлеровцами.

С вечера туманом заволокло все окрестные холмы. Над Тайгучем опустилась темная осенняя ночь. Село спало, и лишь в доме Наголова за плотно завешенными окнами кипела работа: готовились лозунги и транспаранты к двадцать шестой годовщине Великого Октября. Наголов, Чуб и Мотузов уже в течение недели собирали листы фанеры, картон, так что материала было достаточно. Вася Мотузов аккуратно обрезал фанеру и картон, приготовил из сажи черную краску.

— Мрачновато, друзья, получится черной краской, Октябрь любит красный цвет, — с сожалением заметил Чуб.

— Хотя бы римскую «двадцать шесть» да слово «Октябрь» красным сделать, — согласился с замечанием Чуба Наголов.

— У меня есть детские краски для рисования, — предложил Мотузов. — Хотите, сбегаю домой?

Квартира Наголова превратилась в художественную мастерскую. Мария охраняла подпольщиков. Она сидела около дома, не сводя глаз с двора через дорогу, где возились с дровами несколько вражеских солдат. Часа через два ее сменил Мотузов.

— Иди погрейся, — сказал он Марии.

Она зашла в комнату и замерла. Вдоль стен стояли уже готовые транспаранты.
«Да здравствует XXVI годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!» — печатными буквами написано было на одном.
«Наше дело правое — гитлеровская армия будет разбита! Победа над фашистами не за горами!» — утверждал другой.
«Смерть немецким захватчикам!»; «Бей врага, иначе будешь битым ты!» — призывали остальные.
...Было далеко за полночь, когда патриоты подходили к шоссейной дороге Феодосия—Керчь. На всякий случай Наголов прихватил с собою наган, а Чуб — гранаты.

В течение десяти-пятнадцати минут вдоль дороги были установлены щиты с лозунгами.

— Вот здорово, Андрей Андреевич, — тихо говорил Мотузов. — Поедет утром гитлерюга какой-нибудь, увидит лозунги... Лопнет от злости, не иначе.

— Да, это, пожалуй, посильней автоматной очереди по врагу ударит, — задумчиво проговорил Чуб. — Поймут немцы, кто настоящий хозяин этой земли, которую они считают завоеванной.

Отойдя метров на сто от транспарантов, братья Мотузовы изрезали в нескольких местах телеграфный провод.

— Ну, товарищи, теперь самое трудное — флаг прибить повыше, тогда совсем, как на Красной площади будет... Ставь трибуну и принимай парад Красной Армии, Андрей Андреевич, — шутил Чуб, когда Мотузовы спустились со столбов.

— Не в колоннах, правда, но обязательно пройдет здесь завтра утром немало наших людей. Такие призывы согреют им душу, а знамя увидят — песни запоют, — сказал Наголов.

— Столб краснознаменный должен под охраной быть, — предложил Вася.

— Это как же? — спросил Чуб.

— Очень просто, — Мотузов достал из-за голенища фанерную дощечку. — Читай: «Осторожно. Минировано!» Кто-то из наших саперов еще в сорок первом обронил!

— Умно придумано, — одобрил Наголов.

Подошли к столбу. Гриша достал из-за пазухи красное полотнище. Развернул его. Нащупал в кармане гвозди. Товарищи подали ему планку, молоток. Знамя прибили на высоте четырех метров от земли, а ниже дощечку.
Едва успел Гриша соскочить на землю, как ночную тьму прорезал пучок яркого света — по шоссе шла машина. Отбежав от дороги, подпольщики залегли. Немецкий бронетранспортер прошел в сторону Керчи.

Готовились к встрече Великого Октября и марфовские патриоты. Лида Влачуга, Валя Нешева и Тоня Загорко написали на оберточной бумаге три плаката, славивших праздник Октября.
Братья Москатовы, Бойчев, Нешев наклеили их на двери сельской управы, биржи труда, на воротах мастерских.
На долю Миши Секова и Вали Нешевой выпала более трудная задача: установить красное знамя над зданием комендатуры. Здание охранялось. Но подпольщикам было известно, что приблизительно в час-два ночи постовой уходил в дом и сидел там до рассвета.
...Секов и Нешева прошли мимо комендатуры по противоположной стороне улицы. Хотя было начало второго, часовой стоял на посту.

— А что, если он до утра не уйдет? Тогда все может сорваться.

— Еще подождем, Валя. Если не уйдет, придется что-нибудь придумать.

Спрятавшись в подворотне, подпольщики продолжали наблюдать за часовым. Вот он вошел в здание, захлопнул за собой дверь.

— Ушел-таки.

— Третьи петухи поют, слышишь? Примерно четыре уже. Еще немного подождем, и за дело, — прошептал Миша.

Прошло десять минут, двадцать. Все было спокойно. Пригнувшись, Миша с Валей прошмыгнули к комендатуре. Миша взял лестницу, стоявшую у сарая, бесшумно взобрался на крышу и, установив древко со знаменем в отверстие между досками, обложил его черепицей. Легкий ветерок тотчас же развернул багряное полотнище. Потом Валя и Михаил приклеили на стену столовой гарнизона листовку, призывавшую румынских солдат повернуть оружие против гитлеровцев.
Задание комитета «За Родину» достойно встретить праздник Октября было выполнено.

— Смелые люди есть в селе, — говорил тайгучинский староста, навестив утром бухгалтера. — И знамя вывесили красное, и лозунги.

— Да, дерзко сработано кем-то. А вы не знаете, кто это может быть? — поинтересовался Андрей.

— Может, кто и знает, но только не я...

Красное знамя на телеграфном столбе у тайгучинского участка шоссе развевалось до самого вечера. Подъезжали полицейские, но снять его не пытались: боялись предостерегающей надписи. Минеров же в Тайгуче не было.

Начальник семиколодезянского отделения ГФП-312(1) лейтенант Циммер уже второй день допрашивал захваченного в степи подпольщика Богачева.
1 Тайная полевая полиция.

— Какова цель вашей организации? — в который уже раз повторял переводчик Крапотин вопрос Циммера.

— Не знаю, о чем вы меня спрашиваете, — следовал ответ.

— Назовите мариентальских партизан.

В ответ — молчание.
На третьи сутки Богачева подвергли «обработке» в страшных подвалах тайной полиции. Потом привели к Циммеру. Тот закричал:

— Говори, кто есть партизан?

— Не знаю.

Циммер подскочил к Богачеву, ударом кулака сбил с ног, потом схватил со стола витую плеть. Удар за ударом обрушивался на парня.

— Говори, говори сразу, не то еще долго не кончатся твои мучения. А скажешь — свобода... — склонившись к Богачеву, вкрадчиво говорил переводчик, когда Циммер, швырнув окровавленную плеть в угол, отошел. И Богачев сломился.

Его подняли, усадили на стул.

— Воды, — попросил он.

— Говори, тогда будет вода! — заорал Циммер.

— Спрашивайте, — опустил голову Богачев.

— Кто руководитель вашей организации?

— Гришанович, ветеринар. И... доктор Бауэр.

Циммер ничем не выдал своего удивления. Наоборот, сделал вид, будто догадывался о том, что эта доктор Бауэр совсем не та, за кого себя выдает.
А Богачев, встав на путь предательства, шел все дальше и дальше. Он называл наиболее активных подпольщиков, рассказывал о планах организации.
Мариентальской организации грозила смертельная опасность.
Никаких оснований подозревать возможность предательства со стороны Богачева у Гришановича не было. Он верил своим людям. Но все же приказал Васильеву немедленно перепрятать оружие.
В ту же ночь Вася, прихватив с собой лопату, направился в сторону пруда. Туда же несколько позже пришли его сестра Клава и Аня Мамсова.
Вася быстро открыл яму, извлек оттуда девять винтовок, четыре автомата, десять гранат, около четырехсот патронов.
Отойдя метров шестьсот от пруда, подпольщики остановились. Вася отыскал подходящее место для нового тайника. Тут и закопали оружие.
Это была единственная предосторожность, которую удалось осуществить мариентальцам. К сожалению, не самая главная. Потом Гришанович не раз корил себя за то, что не приказал подпольщикам покинуть село.
Однако сделано это не было, и когда на третий день после ареста Богачева в селе появились семиколодезянские жандармы, все подпольщики были в Мариентале.
Большая часть рабочих совхоза в этот день убирала свеклу. В обеденный перерыв девушки ходили домой. Они видели, что немцы вели каких-то незнакомых ребят в барак, где размещалась комендатура. Пытались узнать, кто это, но не узнали. Никто из девушек и не подумал, что через несколько часов такая же участь постигнет и их.
...Закончился рабочий день. Около сотни женщин и девушек потянулись в село. Среди них были Клава Васильева и Аня Мамсова. У околицы девушки распрощались: «До скорой встречи, до завтра...» Если бы они знали, какая это будет встреча!
Клава уже взялась за кольцо калитки, когда дорогу ей загородили двое жандармов:

— Хальт!

Девушка рванулась обратно, но один из жандармов схватил ее за рукав фуфайки.

— Васильева Клавдия?

— Да.

— Мы тебя арестовать, — проговорил немец, пряча за пазуху сложенный вчетверо лист бумаги.

Клава сначала растерялась, потом взяла себя в руки.

— А за что, хотела бы я знать?

— Ты партизан.

— Вот еще новости!.. Куда вы меня ведете?

— В комендатуру.

Когда Клаву втолкнули в сарай, там уже находились Слободской, Машель, Мамсова, Авраменко, Марченко и четверо незнакомых Клаве парней, арестованных утром.
Подсев поближе, Слободской стал расспрашивать Клаву об обстоятельствах ареста.

— Меня взяли прямо из лечебницы, — прошептал фельдшер. — Искали Гришановича, не знаю, нашли ли. Он заболел и лежит на квартире у Авраменко.

— Что с нами будет, Ваня? — голос Клавы дрогнул.

— Ты же знаешь — партизан и подпольщиков они не щадят. Надо приготовиться к самому худшему. И — держаться. Ни в коем случае не говорить ни слова.

— Интересно, что же им известно?

— Вероятно, скоро узнаем, Клава.

Никто не уснул в ту ночь. А как только рассвело, к сараю подошли два жандарма. Сняли замок, распахнули настежь дверь.

— Арестованные Слободской и Машель, на допрос!

...В комнате за столом сидело трое: два немецких офицера и переводчик.
Сначала ввели Слободского, предварительно связав ему руки.

— Кто создал подпольную организацию в селе? — перевел первый вопрос Крапотин.

— Я не знаю о существовании такой организации.

— Когда вы вступили в нее?

— Где брали оружие?

— Назовите членов организации, — сыпались вопросы.

Слободской молчал. Его зверски избили, но он продолжал молчать. Пригрозили расстрелом. В ответ — ни слова.

— Значит, не хочешь говорить? Хорошо. Ввести Богачева! — распорядился один из немцев.

Солдаты ввели Богачева. Он мельком взглянул на Слободского и тотчас же отвел глаза.

— Ну! — цыкнул на него гитлеровец.

— Все пропало, Иван, выкладывай, что знаешь, все легче будет тебе, — проговорил предатель.

Но Иван не сказал ни слова. Еще раз избив, его увели.
Настала очередь Машеля. Технику допроса на сей раз изменили.

— Нам все известно, предупреждаю, — перевел Крапотин слова офицера. — Что ты можешь дополнительно рассказать о подпольной организации?

— Не знаю никакой организации, вы меня зря арестовали...

Гестаповец выскочил из-за стола и с силой ударил Машеля ногой в пах. Толя упал.
Потом допрашивали девушек. Аню Мамсову еще в коридоре жестоко избили резиновым шлангом. Она стояла перед гитлеровцами в изорванном платье, обнажавшем страшные сине-багровые рубцы на плечах, груди. Ни единого слова не удалось вырвать у нее палачам.
Стойко держалась и Клава Васильева. На все вопросы отвечала одно и то же: «Нет», «Не знаю». Ударом кулака в висок следователь свалил девушку с ног. В бессознательном состоянии ее выволокли в коридор.

Аня Мамсова

Клава Васильева (Хмельницкая).

Гестаповцы усиленно искали Гришановича. Вначале они надеялись узнать от арестованных, где укрывается руководитель подполья. Когда же убедились, что это не выйдет, взялись опять за Богачева. Тот знал, где находится Гришанович, и если сразу не сказал об этом, то только потому, что не хотел отягощать свою вину.
Но когда этому вконец сломленному человеку пригрозили новыми пытками, он тотчас же сказал, что Гришанович болен, лежит у сестры Марии Авраменко Харитины Тимофеевны Семенцовой.
И вот гестаповцы уже у дома Авраменко. На дверях замок. Разыскали Харитину Тимофеевну. Ни слова не говоря, подтолкнули к двери:

— Открывай!

Наум лежал, укрывшись байковым одеялом, по-видимому, спал. Один из гитлеровцев бросился к кровати, схватил его за руки. Другие быстро обшарили комнаты, заглянули под койку, проверили, нет ли оружия под подушкой и матрацем. Больного сдернули с постели, надели ему наручники. Он стоял посреди комнаты, шатаясь от слабости.

— Где автомат? — допытывались фашисты.

— Нет у меня оружия.

Гестаповец ударил Наума по голове. Из носа потекла кровь. Харитина Тимофеевна навзрыд заплакала. Гришанович стоял спокойный, очень бледный...
...В тот же день была арестована и Александра Бауэр.

Из Мариенталя всех арестованных на крытой брезентом грузовой машине отправили в Семь Колодезей. Привезли к дому на окраине села, за железнодорожной линией. Здесь размещалась служба тайной полевой полиции, а сарай, пристроенный к дому, служил камерой предварительного заключения. Половину его занимала конюшня.
В камере стоял полумрак. Сильно пахло навозом.
Как только грузовик отошел от дома, сидевшие в камере услышали стоны.

— Кого-то пытают, — определил Гришанович.

Слободской посмотрел в окошечко пристройки, которое выходило в коридор, ведущий в комнату следователя.

— Товарищи, да это же Карпухин. Смотрите.

Подпольщики сгрудились около окна. Да, на полу действительно лежал Карпухин. Над ним с ведром воды стоял полицейский. Василий не шевелился.

— Значит, и Карпухин здесь. Что может наделать один предатель... — сжимая кулаки, прошептал Гришанович.

А потом, когда остальные уже затихли, он долго не мог уснуть. Все думал, думал... Просчеты, ошибки его, как руководителя подпольной организации, теперь были ему ясны. С конспирацией, с дисциплиной дело у них обстояло из рук вон плохо. Вспомнились частые сборища у Ивана Слободского, у других подпольщиков. Провокатору достаточно было раз побывать на одном из таких чрезмерно расширенных заседаний, и всех подпольщиков, ну, пожалуй, не всех, но большинство, он мог перечесть по пальцам.
А как принимали в организацию? Тоже без должной проверки. По принципу: честен человек или нет. Теперь Гришанович думал о том, что, кроме честности, добросовестности, подпольщик должен обладать еще и другими качествами: железной волей, твердостью, непоколебимой силой духа. Этих качеств и не оказалось у Богачева.
Что он знал об этом парне, когда принимал его в организацию? Товарищи говорили о нем в общем хорошо. Исполнительный, честный. Участвовать в борьбе с фашистами изъявил желание сам. Вот и все, что он, Гришанович, знал о Богачеве. И решил — подходит парень. По всем статьям. А оказалось — не подходит. По одной, главной — трусливая душонка обнаружилась у него. Стоило тряхнуть ее, и посыпал Богачев все, что знал...
Как же многого он не учел! Надо было разбить все подполье на группы. Небольшие. И чтобы они не знали друг друга. Нельзя было собираться всем вместе. Надо было, доверяя людям, приходившим в организацию, еще и еще раз проверять их.
Надо, надо... Дорогой, горькой ценой пришел к нему опыт. И кто знает, пригодится ли он теперь?..
Утром начался допрос. Первым вызвали Гришановича.

— Ви большевик, Гришанович, ми это знайт, — говорил следователь-гестаповец. — Ми вас будем вешать как партизан!

— У вас нет серьезных доказательств, господин следователь. Слова Богачева еще ни о чем не говорят, вы даже малолетних арестовали.

— О, кого ви имель в виду? — прищурился гестаповец.

Гришанович молчал.

— Молчить? А ми все знайт. Ви думаль о Рудяков Анатолий, так? — гестаповец коротко засмеялся, потом, выдержав паузу, продолжал: — Тот малчик уже нет в живых. Он был ваш товарищ партизан. Мы его поймаль с гранатами.

Гришанович стоял с опущенной головой, крепко сжав кулаки. Слова гестаповца острой болью отозвались в сердце. Неужели действительно погиб Толя Рудяков? Пастушок из соседнего села. В прошлом керченский пионер, любимец Наума. Дорогой, как братишка, нет, пожалуй, как сын...
Он хорошо помнил, как несколько месяцев назад явился к нему худенький темноглазый подросток. Вглядываясь в Гришановича пытливыми глазенками, он прямо спросил:

— Вы, дядя, говорят, главный партизан?

— Кто говорит? — удивился Наум.

— Кто говорит, то мое дело, — уклонился от ответа паренек.—В общем, я до вас... — И, не дожидаясь, пока Гришанович заговорит, выпалил: — Принес я вам ящик гранат и еще есть у меня кое-что...

Гришанович тогда долго говорил с мальчиком. Выяснилось следующее. Как-то Толя вместе с матерью пас коров и обратил внимание на малоприметный холмик. Смышленый мальчишка определил, что на гребне косогора стояла артиллерийская батарея. Тщательно обследовав косогор, Толя нашел разрушенный дзот, обвалившиеся траншеи. На следующий день он прихватил с собой саперную лопатку и стал копать. Оказалось, что под холмиком был целый склад боеприпасов — сотни две снарядов и два ящика гранат. Снаряды Толя снова засыпал землей. Гранаты перепрятал, а ночью перенес домой и укрыл в куче навоза.
По распоряжению Гришановича найденные Толей трофеи были доставлены подпольщиками в Мариенталь и надежно спрятаны.
И вот Толи уже нет... Как же он попался?
Впоследствии выяснилось, что Рудякова задержали комендантские патрули у дома одного из подпольщиков. Из его корзинки было извлечено с десяток початков кукурузы и шесть гранат.
Анатолий Рудяков был четвертован палачами гестапо в Семи Колодезях. Фашистам он не сказал ни слова.

— Будешь говорить? — вывел Гришановича из раздумья голос следователя.

Наум отрицательно качнул головой.

— Взять! — крикнул следователь полицейским. — Не хочешь добром, заставим силой рот раскрыть.

Полицейские Зуб и Дугобрей усердствовали вовсю. Избивали Гришановича кулаками, повалив, топтали сапогами, рукояткой пистолета раздробили кисть левой руки.
Стиснув зубы, Наум молчал...

...Бауэр стояла перед следователем спокойная, даже чуть улыбающаяся. Весь ее вид говорил о том, что арест — досадное недоразумение, сейчас оно разрешится, и ее отпустят.

— Ви хайзен зи? — спросил следователь.

— Их хайзе Александра Бауэр, — пожала плечами Шура.

— А теперь скажите мне, как вы, девушка из немецкой семьи, могли связаться с врагами Германии? Нашей великой с вами родины?

— Я не понимаю вас, господин следователь. Клянусь вам...

— Послушайте, фрейлен, вы молоды и красивы. А человек живет только раз. Велико ваше преступление. Но фюрер великодушен. Он простит ваше заблуждение, если вы поможете следствию, — и, перегнувшись через стол, в упор глядя в глаза Шуре, быстро спросил:

— С кем была связана организация? Как осуществлялась связь с соседними селами. Ну, говорите...

Бауэр все так же улыбалась. И все так же спокойно ответила:

— Да поймите же, господин следователь, я ничего, ну ровным счетом ничего не знаю об этих... как вы их называете... подпольщиках.

Несколько часов бился гестаповец с Бауэр. Безрезультатно.

Еще через день арестованных стали по одному возить на допрос к Циммеру.
Снова стандартные вопросы, и посулы, и угрозы. Опять били резиновыми шлангами, отливали водой терявших сознание и снова допрашивали, и снова били.
Вечером Гришанович, морщась от боли в раздробленной руке, сказал:

— Держитесь вы все молодцом, товарищи. Ничего фашистам от нас не добиться... Умрем, а не скажем. Только умирать нам вроде бы рано. Что, если попытаться бежать? Давайте обсудим этот вопрос.

— А чего ж, мысль дельная, — поддержал его Слободской. — Смотрите-ка, — он разгреб солому в углу сарая и достал большой осколок толстого стекла.

— Вот это да, — восторженно прошептал кто-то из ребят.

А Гришанович подполз к Ивану и пожал ему руку.
Закипела работа. Ребята и девушки поочередно скребли стены, расшатывали камни.
В первую ночь было вынуто около двух десятков камней. Перед рассветом землю и камень спрятали под навоз. Образовавшееся углубление в стене также прикрыли навозом.
Несколько раз в сарай заходил надзиратель, но ничего подозрительного не заметил. Привалившись к стенке, полулежали девушки, сонно вздыхали ребята. В этот день на допрос подпольщиков не вызывали.
Как только наступила ночь, вновь закипела работа. Из-под ногтей Слободского и Машеля сочилась кровь, в ссадинах были руки у Бауэр и Васильевой. К полночи пробили в стене небольшое отверстие. Теперь стало легче — можно было захватить камень и вывернуть его. Лаз расширялся. В камеру хлынул холодный воздух, потянуло сквозняком.
Полицейский, охранявший арестованных в эту ночь, время от времени шарил фонариком по стенам сарая. Однако дыру в стене заслонял угол дома, и полицейский не мог видеть ее.

— Вылезаем по очереди. Собираемся за железнодорожной насыпью. До рассвета надо уйти километров на 25—30. Если поднимется тревога, бежать в разные стороны, никого не ожидая, — инструктировал Гришанович товарищей.

Один за другим благополучно выбрались из сарая Бауэр, Васильева. Слободской, Машель, Гришанович... Прижавшись к земле, переползли железнодорожное полотно. Присели у насыпи. Четверть часа ждали остальных. Пришли все, кроме Маисовой, Авраменко, Марченко.
Впоследствии стало известно, что полицейский, видимо, услышав какой-то шум, почувствовал неладное и ворвался в сарай. Так троим из арестованных уйти не удалось.
Слободской предложил отправиться за девушками, но в это время в стороне сарая послышались одиночные выстрелы, лай собак.

— Обнаружили, — прошептал Гришанович. — Надо идти, — и, отвечая на вопросительные взгляды товарищей, закончил: — У нас нет оружия. Мы едва держимся на ногах. Возвратимся — сами погибнем и девушкам не поможем. А сейчас самое главное спасти организацию, — И первым зашагал от железнодорожного полотна в степь.

Он шел, а сердце сжимало мучительное чувство вины перед теми, кто остался в сарае. Наум понимал: выручить их не удастся. Но стоило ему подумать, что ожидало девушек, и он едва сдерживался, чтобы вопреки всем доводам разума не повернуть обратно.
Но он шел, шел все вперед. И за ним, своим командиром, шли остальные. Как ни было им тяжело, они одобряли его решение. Самое трудное из всех решений, которое когда-либо приходилось принимать командиру мариентальских подпольщиков.
Часа через два остановились передохнуть.

— Надо решить, куда идти, — сказала Бауэр. — В Мариенталь нельзя...

— У нас есть свои люди в Пьялах и в Алексеевке, — напомнил Машель.

— Туда, видимо, и будем двигаться.

...По двое, по одному шли подпольщики полем между железной дорогой и шоссе. Под утро стало примораживать. Сухая трава покрылась инеем. Идти стало скользко. Но они шли и шли, собирая последние силы.
Недалеко от деревни Ново-Николаевка Слободской и Васильева — они двигались вместе — обнаружили колодезь. На обледеневшем срубе стояло ведро. Невыносимо мучила жажда, но вода оказалась такой горькой, что пить ее было невозможно... Дальнейший путь лежал через перепаханное поле. Ноги вязли в грязи. Каждый шаг давался с трудом. Силы совсем покинули Слободского. Он шел все медленнее, потом остановился и, пошатнувшись, упал. Клава бросилась к нему, обхватила за плечи, приподняла:

— Ваня, Ванюшенька, — шептала она сквозь слезы, — ну соберись с силами. Нельзя нам здесь оставаться, никак нельзя... Схватят нас.

Огромным напряжением воли Слободскому удалось встать на ноги. Клава закинула его руку себе за шею, и так им удалось пройти еще метров триста. И тут вдруг услышали шаги. Оба подпольщика упали на землю. Замерли. Человек — он был один — шел прямо на них. Шел неверной походкой, поминутно спотыкаясь. Когда он приблизился, Клава и Слободской увидели, что это Гришанович.
Спустившись в балку, все трое залегли. Прошел день. Стемнело. Решено было добираться до Пьялов, маленькой деревушки, где у подпольщиков были свои люди. У самой околицы спустились в траншею, заросшую терновником. Посоветовались. Решили: Клава пойдет в Пьялы на разведку.

...Подойдя к первому же дому, девушка услышала немецкую речь. Тотчас же повернула назад.
Оставался один выход — идти в Мариенталь. И опять в разведку была послана Клава. К родному селу она подошла на рассвете. Крадучись, пробралась во двор своих знакомых Тимченко, тихонько постучала в окно. Через некоторое время, скрипнув, приотворилась дверь.
Встретили Клаву в семье Тимченко как родную. Накормили, переодели. Позвали Олю, сестру Клавы. С ее помощью девушку укрыли у верных друзей.
К утру Гришановичу и Слободскому доставили продукты, а следующей ночью помогли добраться до Мариенталя и спрятаться в надежном месте.
С большим трудом двигались по степи и Александра Бауэр с Толей Машелем. Они шли много левее шоссе, почти вплотную к железнодорожной линии, направляясь к станции Салынь.
Машель хорошо знал окрестности. Все поля у шоссе, каждая складка хребтов у Ново-Николаевки, Пьялов, Алексеевки им, почтальоном, исхожены вдоль и поперек. По дороге Толя предложил Бауэр укрыться у Костовских — там она будет в полной безопасности. О себе он не беспокоился — у него в любой деревне было множество знакомых, у которых можно найти приют.

— Толя, ты уверен в Костовских?

— Абсолютно. Это самые надежные люди. Вася хотя и молод, но человек — кремень. От него ничего никто не узнает.

— В Васе я уверена...

— Семья у него тоже замечательная.

— В Алексеевке у меня есть знакомый. Куприш его фамилия. Он живет неподалеку от Костовских...

— Вася мне как-то говорил об этом. А что, этот Куприш... подозрителен? — насторожился Анатолий.

— Нет вроде бы... Он под Севастополем сражался. В плену был в Багеровских лагерях. Только нерешительный какой-то.

— Знаете что, Александра Петровна, нам теперь надо быть особенно осторожными. Второй раз от немцев не уйдешь. Сделаем так, чтобы ни Куприш, ни остальные соседи не знали о вас ничего.

— Это сложно, Толя.

— Нужно, во всяком случае, постараться сделать именно так.

...Светало. А туман все стоял над землею плотной белой стеной. В пяти шагах ничего не было видно.
Через некоторое время Шура и Машель вышли к Алексеевке. В деревню вошли с севера, благополучно добрались до дома Костовских.
На стук вышел сам Василий. Увидев Бауэр и Анатолия, ни о чем не стал их расспрашивать. Молча ввел в дом.

Бауэр жила у Костовских уже неделю. Евдокия Алексеевна — мать Василия, уравновешенная, спокойная женщина — относилась к Шуре как к дочери. Сестра Василия старалась проводить с Александрой целые дни. Но оставаться долго в Алексеевке Бауэр не могла. По селу рыскали гитлеровцы. Циммер приказал во что бы то ни стало разыскать беглецов и в первую очередь Бауэр и Гришановича.
И все же несколько раз, ночью, Александра виделась с Наумом — им необходимо было обсудить план дальнейших действий.
К этому времени Гришанович уже ушел из Мариенталя. Теперь он скрывался недалеко от Алексеевки, в землянке, на склоне неглубокого овражка. Вход в нее был искусно замаскирован кустом шиповника. Собственно, это был не вход, а узкий лаз. Вот сюда в сопровождении Васи Костовского и приходила Александра.
Они с Гришановичем решили так. Он остается здесь. Его убежище надежно. Костовский будет выполнять роль связного между командиром и теми, кто остался на свободе. Организация должна продолжать свою работу.
Александре же надо уходить. Пока — в Марфовку. В дальнейшем действовать, исходя из обстановки.
Это было их последнее свидание. Крепко обнялись, и Шура покинула землянку. Поодаль ее ждал Костовский.
Полем шли быстро. Молчали. И только когда впереди засветились огни Алексеевки, Шура замедлила шаг.

— Вот что, Вася, мне надо поговорить с тобой. Завтра на рассвете я уйду. Всякое может случиться... Хочу, чтобы ты знал обо мне всю правду.

Василий молча ждал.

— Все, что я расскажу, известно только Тане — санитарке, которая работала со мною в больнице. Кстати, она моя фронтовая подруга. Устроиться в Мариентале помогла ей я. Мы очень дружим, у нас все общее — и дела, и мысли, и даже койка, — голос Александры потеплел. — Мне кажется, она из тех, у кого и слова не вырвать, если не захочет.

— От меня тоже никто ничего...

— Я знаю, Вася, — перебила Бауэр. — Потому и решила довериться тебе. А то погибну, и родные не узнают, где сгинула и как... Слушай внимательно. Я — не немка. Фамилия моя Плотникова. С первых дней войны на фронте. Была военфельдшером. При отступлении наших на кубанский берег попала в плен. Бежала. Дальнейшее ты знаешь.
Родители мои живут в Новосибирске. Если погибну, сообщи им. И в горком напиши — там я партбилет получила. Вот и все... Смотри, вся жизнь, а уместилась в нескольких фразах. Вот как бывает, Вася.

— Да, вся жизнь, — задумчиво повторил Василий,— И какая жизнь!

По селу шли задворками. Хотя и ночь, возможность нежелательных встреч не исключена. Впрочем, вряд ли кто узнал бы доктора Бауэр в этой тоненькой девочке— гладко причесанной, в простеньком темном платьице и растоптанных тапочках. Уж слишком мало напоминала она всегда изящно одетую, накрашенную фрау Бауэр.
В ту же ночь Александру переправили в Марфовку.
В эти дни подпольщики Марфовки наносили врагу удар за ударом. Биржа труда получила приказ отобрать сто пятьдесят здоровых юношей и девушек в возрасте не моложе шестнадцати лет для отправки в Германию. Райуправа образовала медицинскую комиссию. Возглавил ее Шалва Джанелидзе. В комиссию вошли Анна Анатольевна Белоненко, врач управы Георгий Байнак, Зинаида Филимоновна Демьяненко и Федор Бутвенко.
Комиссия работала три дня. Три дня в Марфовку привозили молодежь из окрестных деревень на освидетельствование. Большинство юношей и девушек были признаны по состоянию здоровья негодными для отправки в Германию.
Вскоре биржу посетил представитель керченской ортскомендатуры Лемке и приказал Бутвенко приготовиться к отправке рабочих на строительство оборонительных сооружений в район Перекопа.
Бутвенко сообщил о задании ортскомендатуры Касьянову.

— Эту затею, Федя, ты должен сорвать. Как только прикажут собирать молодежь, все списки — в печку...

— Не только списков — всей картотеки не будет, — заверил командира Бутвенко.

— И сам исчезнешь.

— Ясно.

Обещание свое Федор выполнил. Через два дня из Керчи пришел приказ об отправке молодежи. А ночью на бирже начался пожар. Пока полицейские спохватились, вся картотека, списки сгорели.
Отчего случился пожар, установить не удалось. Предполагался поджог, но виновных не нашли. Бутвенко накануне уехал в командировку, другие сотрудники биржи представили убедительные доказательства своей непричастности к пожару.

Под Керчью, в Эльтигене шли кровопролитные бои. Десантники стояли насмерть. Сражались с врагом буквально за каждый метр отвоеванного плацдарма. Но гитлеровцы, решившие любой ценой сбросить советский десант в море, подтягивали к Эльтигену все новые и новые силы — пехоту, авиацию, танки. Клочок земли, занимаемый советскими войсками, простреливался со всех сторон, его ежедневно бомбили. Кое-где немцам удалось потеснить десантников.
В марфовский лагерь пригнали раненых советских военнопленных. По их серым от копоти и грязи лицам, по красным от бессонницы глазам было видно: побывали ребята не в одном жарком бою.

— Откуда вы? — спросила одного из них Белоненко.

— Эльтиген держали, сестрица. Все здоровые вместе с командиром нашим полковником Гладковым, ночью на Керчь двинулись, на соединение с нашими. А мы, кто не мог идти, заняли оборону. На рассвете фашисты бросили и танки, и самолеты, и артиллерию. Да что я вам рассказываю, может быть, это вас и не интересует...

— Рассказывай, дорогой, рассказывай. Меня не бойся, я свой человек, — шептала Белоненко.

Солдат сморщился от боли в раненой ноге, перевел дыхание.

— Ну вот... когда двинулись их батальоны на нас, мы их тоже встретили, не одну сотню на тот свет отправили, но у нас не осталось почти ни одного патрона. Так и оказались в плену.. Многих немцы там же попристреливали, а нас десятка с два попало сюда... Есть не дают уже вторые сутки. Прямо мутит от голода...

— Это дело поправимое. Наши женщины суп вам варят, еще немножко потерпите и горячего поедите.

— Вот спасибо, доктор, и вам и женщинам. А теперь моряка того перевяжите. Парень-то он какой!

Совсем рядом, прислонясь к стенке сарая, стоял высокий, широкоплечий моряк. У него была раздроблена ступня, перебита правая рука. Поскрипывая зубами от боли, он все оглядывался, видимо, искал, где бы можно было прилечь. Белоненко подошла к моряку, занялась его ранами.

Вечером все марфовские медики собрались на квартире заведующей аптекой Нины Адамовны Янушкевич. Обсуждали план создания госпиталя для военнопленных: при обследовании лагеря было установлено, что более пятидесяти моряков и красноармейцев нуждались в неотложном лечении. Переговорить по этому вопросу с немецкими властями взялся Джанелидзе.

— А вы не боитесь, что вас заподозрят в симпатиях к большевикам? — спросила Белоненко.

— Сошлюсь на международные конвенции, — ответил Шалва Иванович, — постараюсь убедить немцев, что это необходимо для поднятия их же собственного престижа.

— Кого же начальником госпиталя назначим? — спросил Байнак у Джанелидзе.

— Доктора Белоненко, наверное. Как, не возражаете, Анна Анатольевна?

— Если будет такой приказ — я готова.

— Сестер в Марфовке найдется много, начальство уже есть, вот и сформирован штат, — улыбнулся Шалва Иванович.

Джанелидзе сумел добиться разрешения на открытие в Марфовке госпиталя для советских военнопленных. Ни инвентаря, ни медикаментов, ни продуктов, разумеется, госпиталю не выделили. Все это пришлось доставать своими силами. Местные жители отдавали для госпиталя койки, белье, было организовано несколько кухонь, продукты опять-таки доставляли марфовцы из своих запасов. Пища готовилась в домах Ефросиньи Нешевой, Василисы Савченко, Анны Бойчевой, Лукерьи Клинчевой, Федоры Москатовой и других. Самое активное участие в оборудовании госпиталя приняли подпольщики. Их силами было остеклено и побелено помещение, занесены и расставлены в палатах койки, в степи собрано на топливо до десятка мажар курая.
В середине ноября госпиталь был открыт.

— Вот вам наряд, — Дрига протянул Касьянову бумажку. Пока Касьянов читал, начальник управы внимательно наблюдал за ним.

Как-то отреагирует директор мельницы на этот заказ. Касьянов прочитал наряд несколько раз, сложил, спрятал в карман.

— Двадцать тонн сортовой муки, — задумчиво проговорил он. — Такого еще ни разу не было.

— Это мука для немецкой армии. Видимо, для господ офицеров будут печь белый хлеб.

— Да, да, — рассеянно пробормотал Касьянов, думая о своем, — для офицеров... белый хлеб. — И, что-то решив для себя, повеселел, улыбнулся. — Что ж, пусть пекут!

Выйдя из управы, Александр отправился не на мельницу, а к Джанелидзе. Рассказал о полученном заказе.

— Крупчатке нужна приправа, не так ли, директор?

— Об этом и речь.

— Завтра доктор Белоненко получит в аптеке цианистый калий для госпиталя. Ясно?

— Еще бы.

— Все. Впрочем, подождите. Маленькая лекция о некоторых свойствах «лекарства». Это яд. Вызывает отравление почек, рвоты, высокое давление. Часто приводит к смертельному исходу. Теперь все.

Юлия Чичерова

...В тот же день к Чичеровой зашел Толя Машель. В руках у него был сверток.

— Это тебе, Юля, Анна Анатольевна передала какое-то лекарство.

— Хорошо. Давай сюда, — Юля уже была предупреждена Касьяновым.

Теперь каждое утро вместе с завтраком Юля клала в небольшой чемоданчик, с которым ходила на работу, тщательно завернутый пакетик цианистого калия. На мельнице прятала его в условленном месте.
Брат Юли Василий — он обычно работал в ночную смену — занимался «расфасовкой приправы». На каждый мешок муки — пригоршню ядовитого порошка. В первую же ночь «мельничный фармацевт» подготовил к отправке на станцию сорок мешков крупчатки. В течение недели особый заказ был выполнен.
...Как-то ночью на мельницу зашел старик, одетый в засаленную немецкую шинель и облезлую меховую шапку. За плечами его на тесемках болталась латаная сума.

— Мне нужен старший мельник, барышня, — обратился к Юле старик, — поклон ему принес от хороших людей.

— Он, кажется, еще здесь, сейчас поищу.

Вскоре со второго этажа, отряхиваясь от мучной пыли, спустился Касьянов.

— Это вы и есть старший мельник? Мне говорили, вы — цыган, что-то не нахожу...

— А вы цыгану добрые вести принесли? — спросил Касьянов.

— Да.

Они обменялись несколькими фразами. Говорили шепотом, так что даже Юля, — она стояла сзади Касьянова, — ничего не расслышала. Потом Касьянов пригласил старика пройти на второй этаж и первым стал подниматься по лестнице.

— Наш командир, — заговорил старик, как только они с Касьяновым поднялись наверх, — просил помочь медикаментами, особенно перевязочным материалом, а если кто из врачей согласится под землю перебраться— это даже совсем хорошо будет.

— Передай Паринову, что медикаменты у нас есть. Склад районной управы в наших руках. Дело за доставкой. Мы обсудим этот вопрос и все, что в наших силах, сделаем.

Утром Касьянов снова сидел в кабинете Джанелидзе.

— Багеровскому отряду нужны медикаменты, необходим врач, хирург.

— Да, нелегкое дело... Но что-нибудь придумаем.

— Шалва Иванович, надо как можно быстрее.

— Прошу три дня, может быть, и двух хватит...

— Я очень надеюсь на вас.

— Не беспокойся, дорогой, будет сделано.

Не теряя времени, Джанелидзе дал указание Янушкевич отобрать самые нужные медикаменты и хорошо запаковать их. Нина Адамовна хлопотала почти весь день. Пакеты, флаконы с растворами, жгуты, различные коробки аккуратно укладывались в вещевые мешки. Отдельно был запакован набор хирургических инструментов.
В четыре часа утра Джанелидзе, Байнак и пятнадцатилетний керченский школьник Женя Бычков с рюкзаками за плечами покинули Марфовку. Перевалили через гору Утар и по грязной проселочной дороге пошли на Сараймин. С рассветом они должны были добраться до Ивановки, там у знакомых Джанелидзе переждать до ночи, а ночью отправиться дальше.
Подойдя к Сараймину, свернули с дороги и обогнули деревню с юга. Нарваться на патрули было более чем рискованно.
В Ивановку пришли вовремя. Знакомая Джанелидзе, пожилая хлопотливая крестьянка, встретила ранних гостей очень радушно. Приготовила завтрак, накормила их и ушла, повесив на двери дома большой старинный замок.
Много было переговорено за день. Джанелидзе с присущим ему юмором рассказывал друзьям о своем прошлом, о бесчисленном множестве приключений, порою опасных, порою смешных, которые случались с ним.
Вечером, как только стемнело, Джанелидзе, Байнак и Женя Бычков снова двинулись в путь. В полночь они достигли Багеровских каменоломен. Кроме медикаментов, Джанелидзе принес в отряд различные немецкие бланки.
В отряде Паринова было несколько раненых, которые нуждались в помощи хирурга. Шалва Иванович занялся ими.
Байнак и Женя с запиской от Джанелидзе возвратились назад.
Через три дня в Багерово была отправлена подвода с медикаментами, но пробраться в катакомбы оказалось невозможным. Все входы в подземелье были блокированы немцами. Байнак и Женя Бычков вынуждены были вернуться в Марфовку.
В селе было неспокойно. Днем и ночью по улицам сновали патрули. Гитлеровцы разыскивали бежавших из-под стражи марнентальских подпольщиков. За наиболее подозрительными семьями была установлена слежка. А у дома, где жила Анна Анатольевна Белоненко, выставили постового. Видимо, гестаповцы решили, что тут могла попытаться найти себе убежище Александра Бауэр.
Гитлеровцы не ошибались, но они не подозревали, что Шура вот уже несколько дней живет у Анны Анатольевны.
Подпольщикам удалось переправить ее сюда всего за день до того, как у дома Белоненко поставили часового.
Александра не могла выйти даже на крыльцо. Часовые стояли на посту круглые сутки, выбраться из дома незамеченной не было никакой возможности.
Шура понимала, что каждый день гестаповцы могут ворваться с обыском (удивительно, что они не сделали этого до сих пор), она понимала, какой опасности подвергаются из-за нее Анна Анатольевна и ее дети. Дальше так продолжаться не могло. Надо было уходить из Марфовки.
Однажды вечером Александра заговорила об этом с Белоненко:

— Анна Анатольевна, нельзя мне больше у вас оставаться.

— Но выйти из моего дома — значит попасть в лапы гестаповцев, Шура.

— Аня, дорогая, ведь вы не одна. У вас дети, сестра Оля... Подумайте, что будет с ними, если все откроется. А я одна. Потом — я солдат. Значит, мне и надо рискнуть.

— Знаешь, Шура, а ведь и я на волоске вишу. Арестовать меня могут каждую минуту. Джанелидзе из каменоломен не вернется. Как только гестаповцы поймут, где он, возьмутся за нас, его коллег. Ну, да ладно. Поговорим о тебе. Ты права, отсюда тебе надо уходить. Куда? Сейчас скажу. У меня есть знакомая женщина в Кенегезе, ей можно довериться. Завтра она должна быть у меня на приеме...

— Но как выбраться из дома?

— А что, если тебе переодеться в мужскую одежду?

— Пожалуй, это выход, — секунду подумав, оживилась Александра.

На том и порешили. Анна Анатольевна достала китель и брюки мужа, дала примерить Шуре.

— Великовато, да ничего, сойдет. Особенно в темноте.

— Не знает муженек мой, что его одежда тоже службу несет. Где он сейчас, Антон мой? — вздохнула Анна Анатольевна.

...На следующий день в сумерках Бауэр, переодетая мужчиной, вышла из дома Белоненко и огородами прошла на соседнюю улицу. До околицы добралась благополучно. Быстро зашагала в сторону Кенегеза.

Несмотря на то, что многие мариентальские подпольщики вынуждены были скрываться, организация продолжала действовать. Гришанович по-прежнему руководил ею. В его убежище регулярно приходил Костовский, информировал Наума обо всем, что делалось в Мариентале, в Алексеевке. Рассказывал и о старосте Алексеевки Стрюченко, фашистском прихвостне, который из кожи лез, чтобы заслужить благодарность хозяев. Он отбирал у населения скот, выдавал укрывавшуюся от угона в Германию молодежь, всячески издевался над женщинами, мужья или сыновья которых служили в Советской Армии.
Решено было убрать Стрюченко. Обсудили, кому поручить это. Остановились на Куприше. Теперь, когда многих подпольщиков в селе не было, каждый из оставшихся был на счету. К тому же Куприш до сих пор не был проверен на деле — не выполнял ни одного задания.
Когда Костовский сообщил Купришу о поручении, тот вначале попытался отказаться, ссылаясь на то, что сейчас ни в коем случае нельзя привлекать внимание немцев, нужно затаиться, сделать вид, что подполье распалось.

— Нет, задание надо выполнить обязательно!

— А как это сделать?

— Вот записка от начальника управы Дриги. В ней— вызов Стрюченко в управу. Отнесешь записку старосте, пойдешь в Марфовку вместе с ним. По дороге выполнишь приказ, — сказал Костовский.

Куприш пошел к Стрюченко в тот же вечер. Показал записку Дриги. И... рассказал о том, что подпольщики собираются его убить. Дескать, он случайно узнал об этом, выкрал записку, решил предупредить его, Стрюченко.
Староста выслушал, потом, насмешливо сощурившись, проговорил:

— Так, так, парень... Значит, говоришь, решил спасти меня. Что ж, на том спасибо. Только смотрю я на тебя, крутишься ты, как береста, меж двух огней. Смотри, с обоих боков подпалит, враз сгоришь.

— Это... о чем вы? — опешил Куприш.

— Не понимаешь? Скажи какой... — и приблизил вплотную свое широкоскулое лицо с глазами-щелочками. — Не думай, что все навеки шито-крыто. Все о тебе знаю, — и, не сводя глаз с резко побледневшего Куприша, продолжал: — За особые заслуги немцы тебя из лагеря отпустили? Врешь! Бежал ты... А потом? С партизанами путался. А теперь что? Струсил. Вот и пришел ко мне. Думал, на колени упадет Стрюченко, благодарить станет. Так оно и обойдется. Пересидеть хотел? Выждать, чья возьмет? Нет, парень, не выйдет. Значит, другие служи новому порядку верой-правдой, рискуй шкурой, а ты... Вот что я тебе скажу — иди к немцам и повинись. Простят — вместе здесь заправлять будем. Не пойдешь — пожалеешь.

Вернулся от старосты Куприш в полном смятении. Что же теперь делать? Стрюченко в любую минуту может выдать. Куприш не осуждал его. Сам был не лучше.
Как злобно ненавидел он все советское. Давно ненавидел, с тех самых пор, как его отца раскулачили и выслали из Крыма. Тогда Куприш отрекся от отца, искусно замаскировал свою злобу. Так и жил, затаившись, готовый в любую минуту сбросить маску, жечь, убивать тех, кто стал хозяином жизни.
На фронте при первой возможности сдался в плен. В лагере вскоре стал надзирателем, тайным агентом. Издевался над пленными, шпионил, доносил на них немцам. И не только потому, что хотел выслужиться. Ему доставляло радость видеть советских людей, таких гордых, сильных, истерзанными.
Хозяева оценили его рвение: за «особые заслуги» перевели в рабочую команду при немецкой воинской части «Штайнмарк», строившую военный аэродром.
Но оказалось, что рано он обрадовался. Красная Армия перешла в наступление. Поговаривали о возможной высадке десанта в Керчи. Что, если большевики опять возьмут верх? Его не пощадят.
И Куприш решил уйти из «Штайнмарка» к родным в Алексеевку. Ему удалось подкупить офицера охраны и выбраться из лагеря.
В Алексеевке дал взятку старосте, получил документы, стал работать в кузнице сельхозобщины.
Пришлось опять натягивать маску. Односельчанам говорил, что воевал под Севастополем, был в плену, бежал... Как не проникнуться доверием к бывалому воину!.. И ему предлагают вступить в подпольную организацию. Отвергнуть предложение — значит вызвать подозрение. К тому же оно вполне отвечает его планам. Если красные действительно высадят десант, он будет числиться подпольщиком. А если немцы каким-то образом узнают о его побеге из «Штайнмарка», он выдаст им подпольщиков и искупит свою вину.
Если бы он не боялся, если бы был уверен, что немцы отсюда не уйдут, с какой радостью он выдал бы сразу, как только узнал о подполье, и Бауэр, и Гришановича, и всех остальных. Но он не смел делать этого. Потому что боялся этих людей. Чувствовал их силу.
Но теперь, когда Стрюченко в любой момент может донести на него гестапо, он не станет больше ждать. Он спасет свою жизнь кровью других.
Идти к немцам! Немедленно! Рассказать им о тех, кто еще на свободе, показать, где скрываются Гришанович, другие подпольщики. Ведь они перед ним не таились. Он знает все их убежища, тайники с оружием. Конспираторы!..
Следующим утром Куприш явился в штаб гитлеровской части. Попросил вызвать «начальника».

— У меня важное дело к вам, господин офицер. Очень ценное сообщение.

— Кто ты такой?

— Служил когда-то в Красной Армии, добровольно сдался в плен. В лагере был надзирателем и тайным агентом...

— Что имеешь сообщить?

— Знаю, где укрываются бежавшие подпольщики. Знаю и тех, кого вы еще не арестовали.

Куприш немедленно был доставлен в семиколодезянское отделение ГФП-312, к лейтенанту Циммеру.
Снова краткий допрос.
В легковую машину садятся Циммер, переводчик Крапотин и Куприш. Следом идет грузовик. В его кузове — солдаты. Неподалеку от Алексеевки машины останавливаются.

— Они скрываются поблизости, я знаю это место, мы их поймаем, — уверяет предатель гестаповцев.

Циммер предпочел остаться в Алексеевке, руководить операцией поручил Крапотину.
Метрах в ста от терновника разомкнулись цепью. Крапотин и солдаты держат наготове автоматы. Переводчик дает Купришу последнее наставление: выманить подпольщиков из укрытия.
Куприш медленно приближается к кустарнику. Кругом тихо. Шаг, еще шаг, еще и еще.

— Кто там? — послышался глухой голос.

— Свой. Я, Куприш. Откройте вход, весть недобрую принес.

Кто-то вытащил из амбразуры мешок с бурьяном.

— Об этой землянке стало известно немцам, вам отсюда надо немедленно убираться и искать новое место,— известил провокатор.

— А это точно, что ты говоришь?

— Они в деревне и могут вот-вот быть здесь, спешите.

Один за другим трое подпольщиков, а вместе с ними и Куприш направились вдоль лощины к зарослям терна. Неожиданно впереди вырастают фигуры немцев.

— Хальт! Хальт!

Подпольщики и Куприш поворачивают в обратную сторону, бросаются бежать. Пользуясь темнотой, Куприш отстал, залег. Подпольщики ушли.
Всю вину за провал операции Куприш свалил на переводчика.

— Почему не подошли вплотную? Почему не стреляли, когда мы вышли из укрытия? — кричал Куприш.

— Уж очень долго ты торчал там, я думал — не вернешься, опять к красным переметнулся, вот и приказал солдатам отойти на всякий случай метров на сто назад. А стрелять не могли: боялись тебя убить. Циммер приказал сберечь тебя, видно, нужен еще гестапо...

На следующий день Циммер, Крапотин и Куприш на легковой машине направились в Марфовку арестовывать Дригу.
Когда подъехали к Новоселовке, Куприш попросил у Циммера разрешения остаться в этой деревне.

— Я имею сведения, что сюда из Алексеевки была переправлена Бауэр, может быть, мне удастся схватить ее.

Циммер разрешил Купришу остаться в Новоселовке.
Зайдя в одну из землянок на окраине села, Куприш увидел двух мужчин, которые чистили початки кукурузы.

— Помогите, братцы, парашютист я, надо переждать до ночи, — обратился Куприш к крестьянам.

Они внимательно осмотрелись, потом один из них вышел во двор и тотчас же вернулся в землянку.

— Фрицев в селе не видно, вам можно и не прятаться, гостем в нашем доме будете. Звать-то как?

— Иван Клименко.

— Скажешь, что из Салыни приехал. Это станция такая есть недалеко отсюда.

— А немцы здесь что, частенько бывают?

— Эта чума по пятам ходит. Каждый день наведываются.

— Ну ничего, недолго осталось вам терпеть. Вот-вот наши придут...

— Не говори — ждем не дождемся. А ты не из отряда?

— Из какого отряда?

— Да на прошлой неделе вот так же, как ты, двое к нам пришли. Тоже парашютисты. Говорили, с отрядом они сюда летели. Да разбросало их, когда спускались.

— Нет, я сам по себе...

Через несколько часов крестьяне были арестованы «парашютистом» и доставлены на машине Циммера в Семь Колодезей.
Дригу арестовали на второй день — он был в отъезде. Циммер, Крапотин и Куприш произвели тщательный обыск на его квартире, в помещении канцелярии управы.
Об аресте Дриги Циммер доложил по телефону начальнику ГФП-312 комиссару Каушу, штаб которого располагался в Старом Крыму.

— Что, начальник управы к партизанам переметнулся? Допрашивать, пытать!.. — кричал Кауш в телефонную трубку.

Дригу посадили в отдельную камеру. На допрос вызвали через три часа. В кабинете Циммера собрались все помощники шефа.

— Когда вы стали работать на большевиков? Отвечайте! — кричал Циммер.

— Я честно служу великой Германии... Это ошибка, кто-то по злобе донес на меня.

— Да, ты работал вместе с нами, это мы знаем, но нам известно и кое-что другое.

— Ни в чем я не виноват, — стоял на своем Дрига.

Циммер приказал немедленно разыскать и привести к нему Куприша.

— Вы получали задание убить старосту Алексеевки?

— Да. Стрюченко вызывали в управу. Бумага была подписана Дригой.

Арестованный смотрел на Куприша в полной растерянности. Потом заявил, что он впервые увидел этого человека в день ареста, никогда раньше его не знал.

— Бумага на вызов старосты подписана вами. Я получил ее от Костовского и должен был отдать старосте.

Унтер-офицер Рок достал из папки отношение управы и протянул Дриге.

— Роспись ваша?

— Эту записку писал я, мне действительно нужен был Стрюченко.

— Назовите фамилии марфовских подпольщиков, — быстро проговорил Циммер.

— Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом меня...

Как ни бился с арестованным Циммер, в этот день Дрига так ничего и не сказал.
Под вечер Циммеру позвонил Кауш. Узнав, что выведать ничего не удалось, страшно разгневался.

— Вы, лейтенант Циммер, не умеете работать. Вас партизаны обводят вокруг пальца. Заставьте говорить этого негодяя, — бесновался Кауш. — Он должен завтра заговорить. Иначе... Иначе пеняйте на себя.

Назавтра Дригу снова ввели в кабинет шефа.

— Так, значит, никого из марфовских подпольщиков ты не знаешь? — зловеще процедил Циммер.

— Я говорил вам уже...

— Молчать! — хватил кулаком по столу Циммер. — Ты говорил... Сегодня ты заговоришь по-другому. Сразу все вспомнишь, все поймешь... — и кивнул стоявшим за стулом Дриги Купришу и Зубу.

Те схватили его и, раздев донага, стали избивать толстыми резиновыми шлангами.
И Дрига не выдержал. Страх перед смертью всегда преобладал у него над другими чувствами.

— Буду говорить! — закричал он. — Я продовольствием помогал партизанам, больше ничем.

— Кто состоял в группе?

— Демьяненко... врачи... Касьянов... Бутвенко...

И вот грузовик с гестаповцами уже в Марфовке. В кабине Циммер. Между ним и шофером сжавшийся в комок Дрига.
Машина останавливается около квартиры Демьяненко. Дверь закрыта, но из комнаты слышится детский голос.

— Мамы дома нет...

Унтер-офицер Рок и Куприш взламывают дверь. В комнате девочка лет одиннадцати.

— Где мама? — спрашивает ее Куприш.

— Куда-то ушла.

— Одевайся, поедем с нами на машине, разыщем маму.

Девочку усадили в кабину между Циммером и Дригой.

— Ой, дядя Даня! — обрадовалась дочь Демьяненко, увидев Дригу. — Это я, Люда, вы меня не узнали?

Дрига молча отвернулся, лицо его дернулось.
Грузовик несколько раз объехал село. Демьяненко нигде не было. И вдруг, когда уже хотели уезжать, захватив с собой девочку в качестве заложницы, из боковой улочки вышла Зинаида Филимоновна.
Демьяненко повезли домой. Произвели обыск.
В квартире оружия не нашли.

— Где доктор Байнак, ваш муж? — допытывался Куприш.

— На работе.

— Куда скрылся Джанелидзе?

— Уехал в Мариенталь выдавать зарплату сотрудникам и не вернулся...

Об аресте Демьяненко и вслед за ней Байнака тотчас узнали подпольщики. А вскоре село облетела другая весть: схвачен Кирилл Гешев. Рок, Куприш, Зуб и Крапотин рыскают по селу в поисках Касьянова и Бутвенко.

В дом Москатовых, где жил Касьянов с семьей, пришел толстый, приземистый немец.

— Вы жена Касьянова? — обратился он к открывшей дверь женщине.

— Да.

— Где ваш муж?

— Ушел, не знаю куда.

Немец постоял с минуту, потом подошел к маленькой Жанночке, возившейся с игрушками, и спросил, где папа.

— Папы нету, он ушел куда-то, — ответила Жанна.

— Вот что, хозяйка. Придет домой муж, скажите, пусть немедленно к коменданту явится, он очень нужен по работе.

Немец ушел. Надежда Степановна догадалась, что Александра неспроста приглашают в комендатуру. Она накинула на себя шаль и вышла на улицу. Увидя проходившего по улице Петра Куриленко, близкого к подпольщикам человека, попросила передать Саше, чтобы он не приходил домой.
Касьянов в это время был у Чичеровых. Из окна ему было видно, как «черный ворон» подъезжал к мельнице. Через минут десять машина развернулась и поползла к центру села. Провожая ее взглядом, Касьянов напряженно думал. Немцы никого не взяли, значит, они разыскивают только его. Товарищи пока в безопасности. А он... Он должен немедленно уйти...
Анну Анатольевну Белоненко пока не трогали. Квартира ее по-прежнему находилась под наблюдением местной комендатуры, по-прежнему у входной двери дежурил солдат. Циммер надеялся: рано или поздно сюда придет Бауэр.
...Темной, холодной ночью уходили в степь из Марфовки Касьянов с Подпориным и Бутвенко с Герасимовым. Часа в четыре утра пришли в Тайгуч. У Наголова и Чуба пробыли несколько дней. Потом двинулись на поиски партизанского отряда.

А в гестапо продолжались допросы вновь арестованных подпольщиков и тех, кто подозревался в связи с организацией.
Секретарь управы Демьяненко обвинялась в выписке нарядов на муку для Багеровского партизанского отряда, в незаконном снабжении подпольщиков бланками удостоверений, а военнопленных фиктивными документами.

— Я отрицаю все это, на меня наговорили вам, господин следователь, — оправдывалась Зинаида Филимоновна.

— Кому были приготовлены эти бланки?! — кричал следователь, потрясая над столом пачкой листков со штампом и печатью.

— К нам жители обращались за разными справками.

После предварительного допроса привели в кабинет Циммера Кирилла Гешева. Здесь же находился начальник семиколодезянской полиции, хорошо знавший болгарский язык.

— Добр ранок, млат чуляк(1), — приветствовал Гешева начальник полиции.
1 Доброе утро, молодой человек.

Услышав приветствие на родном языке, Кирилл вздрогнул — этого он не ожидал.

— Добр ранок, — сдержанно ответил он.

— Ти знайш, за ко те аристуваха?(2)
2 Ты знаешь, за что тебя арестовали?

— Нет.

— Казват, чи ти се бил един ут главнити партизани на Марфовка. О, ас хубову знам туй селу(1).
1 Говорят, что ты в числе главных партизан в Марфовке. О, я хорошо знаю это село.

Опустив голову, Кирилл молчал. Тогда через переводчика Циммер разъяснил, что, если он честно признается во всем, ему будет сохранена жизнь. В противном случае пусть пеняет на себя. Циммер выразительно кивнул в ту сторону, где около сложенных на лавке резиновых шлангов стояли полицейские.
Кирилл смотрит на эти шланги, на полицейских, и в глазах его мелькает страх. Этот заговорит, решает Циммер и отдает приказ полицейским. Те, повалив Гешева на лавку, избивают его.
После десяти ударов Кирилл сдался.
Список участников подполья в руках гестапо. Кауш доволен работой своих подчиненных. Циммер, ободренный похвалой Кауша, не теряя времени, спешит завершить разгром мариентальской группы, арестовать подпольщиков Марфовки.
В Мариентале арестованы выданные Купришем Васильев, Гончаренко, Хиляев, Резниченко, Лебедев, Галган и другие.
Василия Костовского не нашли — он успел скрыться.
Всех арестованных в ту же ночь отправили на станцию Семь Колодезей и там после пыток расстреляли.
На очереди была Марфовка.
...Крытый брезентом грузовик остановился у дома Клинчевых. Солдаты выволокли Григория из дома, бросили в кузов.
Вторым арестован Бойчев.
На той же улице машина опять остановилась. Полицейские вывели Тоню Загорко.
Следующая улица. В машину посажен Чебышев.
Через два дома новая остановка. Арестован Михаил Нешев.
Ивана Арабаджиева полицейские дома не нашли. Рано утром он уехал на лошади в степь за топливом и не вернулся. К нему в поле прибежала сестра.

— Ваня, всех ребят немцы забирают, приезжали и за тобой, не ходи домой, — сообщила она.

Машина шла от дома к дому. Арестованы Трифон и Николай Москатовы, Шишманов, Валя Нешева, Влачуга, Секов, Белоненко.
Потом грузовик помчался за озеро к подножию горы Утар. Там полицейские откопали оружие и знамя организации.
В кабине гестаповской машины сидел человек, закутанный в немецкую шинель с поднятым воротником, в надвинутой на лоб фуражке. Это был Кирилл Гешев. И хотя он прятал от односельчан лицо, его узнали в Марфовке.
Трое суток сидели подпольщики в застенках гестапо. Трое суток их истязали, пытали.
Тоне Загорко палачи отрубили руки. Васе Савченко отрезали нос, отрубили ступни ног. Мише Секову сломали руки, Мише Бойчеву выбили зубы. К телу юных патриотов прикладывали раскаленное железо, под ногти загоняли иголки, их били резиновыми шлангами.
В ночь под новый, 1944 год оставшиеся после пыток в живых были расстреляны.
Несколько раньше погибли мариентальские комсомолки. После побега подпольщиков из камеры предварительного заключения Аню Мамсову притащили к следователю.

— Куда ушли партизаны? — кричал Рок.

— Немцев бить.

— Кто остался из партизан в Мариентале?

— Там все вас ненавидят, — спокойно ответила Аня.

— Молчать!

— Больше не скажу ни слова, все сказано.

Юную подпольщицу стали зверски избивать. Выволакивали в коридор, отливали холодной водой и снова истязали. Аня молчала. Палачи вконец озверели. Они сорвали с плеч девушки обрывки кофты и отрезали ей грудь. Аня потеряла сознание. Привести ее в чувство не удалось...
Замучены были также комсомолки Мария Авраменко и Мария Марченко.
А Куприш метался по близлежащим селам в поисках Александры Бауэр. Если ему удастся ее найти, он не только будет окончательно прощен, но и может рассчитывать на щедрую награду. Так обещал ему Циммер. И Куприш старался вовсю.
Под вечер он вместе с полицейским предателем Зубом пришел в Кенегез.
У калитки одного из домов стояла пожилая женщина.

— Кто похоронен на этом кладбище, мамаша? — спросил Куприш, показывая рукой в сторону видневшихся холмиков.

— Русские летчики.

— Ах, мерзавцы, сколько людей наших побили, — покачал головой Зуб.

— У меня тоже сынок политруком был, погиб. И другой служит в Красной Армии.

— Мы из эльтигенского десанта, мамаша, нам переночевать бы где-нибудь здесь, — понизил голос Куприш.

— Заходите в хату, оно и у нас можно своих людей приютить. Скоро Наташа придет, племянница моя.

— А где же она?

— Корову пасет.

Через некоторое время пришла Наташа Волкова. Вначале она смутилась, увидев гостей, но, узнав, что это «советские разведчики», оживилась, стала откровенной.

— Я прятала партизан, мы переправляли пленных к надежным людям, у нас скрывались советские парашютисты, — бесхитростно рассказывала Наташа. Ей так хотелось, чтобы эти люди, геройски сражающиеся у Эльтигена, знали, что и они здесь, в тылу, не сидели сложа руки.

— Ишь ты, героиня какая, а с виду и не скажешь — маленькая, хрупкая, — проговорил Куприш.

— Ой, вы не подумайте, что я одна, — зарделась Наташа, — я ничего особенного не сделала.

Куприш и Зуб переночевали в селе. Утром начали подворный обход. Александру Бауэр они застали врасплох у Полины Яковлевны Берниковой.
Зуб стащил Александру с постели, начал бить. Куприш стоял рядом, на лице у него блуждала самодовольная, наглая улыбка.
Бауэр в упор смотрела на него своими огромными глазами, разбитый рот ее презрительно искривился.

— Какой же ты гад, Куприш! Знай я раньше, своей рукой...

— А рука у вас легкая, — перебил ее Куприш, — от экземы-то и следа не осталось...

...В это же утро была арестована и Наташа Волкова. Девушек доставили в Марфовку.
Теперь предатели бросились на поиски Гришановича. Убежище его обнаружил Куприш. На рассвете землянку окружили около двух десятков немецких солдат, забросали ее гранатами.
В землянке оказались двое. У одного — моряка — была оторвана рука, раздроблена голова, грудь пробита навылет. В кармане убитого нашли два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды. (Имени и фамилии моряка установить не удалось.)
Вторым был Гришанович. Без сознания лежал он на животе, выбросив руки вперед, — в одной из них была зажата граната.
Раненого увезли в мариентальскую больницу, чтобы срочно оперировать. Немцы хотели во что бы то ни стало допросить руководителя подполья. Но он умер, так и не приходя в сознание.
Последними в Мариентале арестовали Юрия Огаря и Таню — санитарку. Фамилии подруги и помощницы Александры Бауэр никто из местных жителей не помнит.
Циммер, Крапотин и два немецких солдата увели арестованных за Султановскую гору и расстреляли.

Близко, совсем близко горы. Позади остались раскисшие солончаковые поля, уже не слышно шума морских волн, потонула во мраке Феодосия. Еще час, другой, и четверо марфовских подпольщиков скроются в лесу.
И когда до леса оставалось не больше сотни-другой метров, вдруг раздался громкий окрик: «Хальт!» Словно свора собак, со всех сторон к подпольщикам бежали немецкие солдаты.

— Партизан, сдавайся! — неистово вопили они. Сопротивляться было бесполезно.

Задержанных обыскали. Документы в порядке, оружия нет.
Всех четырех в сопровождении солдат на автомашине отправили в поселок Арма-Эли(1).
1 Ныне с. Батальное.
Там размещался лагерь. В лагерной канцелярии Бутвенко узнал в сидевшей за столом знакомую девушку и подошел к ней.

— Люба, сделай так, чтобы мы не попали в гестапо, — шепнул он ей.

Девушка пристально посмотрела на Федора и, не сказав ни слова, вышла. Через несколько минут вернулась вместе с мужчиной.
Это был комендант лагеря. Он взял со стола отобранные у задержанных документы, просмотрел их.

— Кто будет Иван Дьяченко?

— Я, — громко отозвался Бутвенко.

— Специальность?

— Тракторист, там написано.

— Кто из вас Таранов?

— Я, — шагнул вперед Касьянов, — имею специальность механика по тракторам, могу работать шофером, токарем.

Опросив Подпорина и Герасимова, комендант распорядился разместить всех в лагере.
Через несколько дней Касьянов вместе с Подпориным стали демонтировать тракторный мотор, а Бутвенко с Герасимовым выполняли разные работы. Через надежных людей Касьянову удалось сообщить жене, где он находится. То же сделали Подпорин и Герасимов. По грязи, проселочными дорогами и тропинками шли на свидание женщины, неся хлеб и сухари.
На проходной их спросили, кому принесли передачу. Каждая назвала своего мужа по лагерной фамилии.
От жены Касьянов узнал о финале марфовской трагедии.

— Когда придешь второй раз сюда, меня может не быть, но ты не беспокойся, — шептал на ухо Надежде Степановне Касьянов.

Супруги договорились о пароле на случай, если придется передать с кем-либо весточку.
Несколько дней спустя встретился с женой и Бутвенко. Он пришел на прием к врачу и в коридоре столкнулся с Зиной — она тоже находилась в лагере. Увидя мужа, Зина упала в обморок. Он прошел мимо, сделав вид, что не знает эту женщину. И только руки в карманах сжал так, что ногти врезались в ладони и на них выступила кровь.
Мужественной оказалась и Зина. Очнувшись, она сказала врачу, что причина ее обморока — беременность. Зина Бутвенко вот-вот должна была родить.
...Через день из лагеря бежал Касьянов. А еще двое суток спустя — Подпорин.

Волна арестов продолжала катиться по всему Керченскому полуострову. Достигла она и Тайгуча.
...Человека, пришедшего в дом Наголовых, Мария видела впервые, но сердце ее сжалось тяжелым предчувствием.

— Я из управы, — сообщил незнакомец жене Андрея. — Где ваш муж?

— Он на работе, скоро будет дома, — стараясь быть спокойной, ответила Мария.

В это время четырехлетняя дочь Наголовых — Нюся, игравшая на подоконнике, радостно закричала:

— Нан татку иде!(1)
1 Папа идет.

На пороге появились Андрей и староста села.
Незнакомец поднялся с табуретки навстречу вошедшим, поздоровался.

— Приехал поругать вас за мясо и молоко, мало продуктов сдаете германской армии.

— Все, что есть, отдаем, последнее люди отнимают от себя, — ответил староста.

— Пойдемте, поговорим в управе, — предложил чиновник.

И первым ступил за порог.
Андрей кивнул жене, задержал взгляд на дочери и молча вышел вслед за старостой. Он заметил тревогу в глазах Марии, почувствовал и сам, что не мясо и молоко интересовали пришельца. Мелькнула мысль, что, возможно, в последний раз видит он дочь и жену. Но внешне Наголов оставался совершенно спокоен. Как и Мария. Такой был у них уговор: что бы ни случилось — спокойствие, выдержка прежде всего. Нельзя давать в руки врагов ни одного лишнего козыря.

— Пройдемте в балку, там в машине представитель немецкого командования, сюда машина не могла пробраться, грязно, — сказал человек в штатском.

Подойдя к машине, Андрей увидел сидевшего рядом с шофером гитлеровского офицера. Это был Циммер.
Наголова увезли в марфовскую комендатуру. К вечеру сюда доставили еще четверых, в том числе и Юлю Чичерову.
Ночью арестованных увезли в Семь Колодезей.
Чуб накануне ареста Наголова ушел в Узун-Аяк. Сначала скрывался у родственников, а потом перебрался в склеп на сельское кладбище. Там вместе с подростком Витей Гордеевым провел несколько недель... Как только он покинул кладбище, его схватили полицейские и отправили в лагерь для военнопленных. Позже Чуб был переправлен в гестапо.
Гитлеровцы разыскивали организатора марфовских подпольщиков Касьянова. Тому, кто выдаст его властям, было обещано крупное вознаграждение продуктами и немецкими марками.
Квартиру Касьянова посетил однажды Куприш. Отрекомендовался партизаном.

— Я с поручением от Наголова, — вкрадчиво говорил предатель. — Он очень беспокоится за жизнь вашего мужа, хочет установить с ним связь.

— Я ничего не знаю о нем, он давно уехал, — и Надежда Степановна даже всплакнула для убедительности. «Партизан» ушел ни с чем.

Касьянов скрывался в это время в Тайгуче у старой болгарки, а потом в Карсане(1) — небольшом степном селении.
1 Ныне с. Краснофлотское.
В конце февраля 1944 года охранке все же удалось его схватить. В одну из камер гестаповской тюрьмы в Семи Колодезях втолкнули человека в военной форме со связанными руками. Лицо у него было окровавленным, губы распухли. Сидевший в камере Чуб узнал в арестованном Касьянова. Подпольщики сделали вид, что не знакомы друг с другом.
И только ночью, когда все заснули, Чуб подполз к Касьянову, и они шепотом обменялись несколькими фразами.
Вскоре Чуба перевели в другую камеру. Касьянова он больше не видел.

Близилась весна. А с ней и освобождение Крыма.
В первой половине апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии перешли в наступление. Прорвав сильно укрепленную оборону гитлеровской армии на Перекопе и у Керчи, двинулись в глубь Крыма.
Слезами радости, крепкими объятиями, букетами ранних полевых цветов встречал Крым своих освободителей.
...В июне 1944 года начались раскопки братских могил в окрестностях станции Семь Колодезей, где были похоронены тысячи советских патриотов, замученных и расстрелянных фашистскими палачами.
Комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков установила, что все погребенные были умерщвлены с применением газов, пыток, оружия. Почти у всех руки были связаны проволокой. Родные и близкие опознавали трупы мариентальских и марфовских подпольщиков. Анну Анатольевну Белоненко обнаружили в углу ямы. Установили, что ее живой выбросили из душегубки и зарыли.
Во дворе бывшей усадьбы МТС в яме нашли трупы Андрея Наголова, Юлии Чичеровой, Наташи Волковой, Александры Бауэр. Тела их были обезображены. У Чичеровой отрезаны руки, у Наголова отрублены ноги, штыковые раны зияли на животе Волковой, а у Александры Бауэр все тело было в ожогах.
Труп Касьянова обнаружили в лесополосе. Молодой парень, он был совершенно седой. Его расстреляли в день начала наступления советских войск под Керчью.

Ясным летним днем вся Марфовка вышла проводить в последний путь своих героев-подпольщиков.
За околицей села братская могила. Здесь покоиться вместе тем, кто боролся плечом к плечу.
Торжественно и печально звучат над открытой могилой слова:

— Никогда не забудем вас, родные наши!

— Для сильных и смелых духом вы будете живым примером, призывом гордым к свободе, к свету... — звонко взлетает над толпой девичий голос.

— Призывом гордым к свободе, свету, — тихо, одним дыханием повторяет толпа.

Обелиск на могиле марфовских патриотов, зверски замученных гитлеровцами.

В разные концы страны разъехались оставшиеся в живых подпольщики.
Александр Чуб — кандидат физико-математических наук, преподаватель Крымского педагогического института.
Федор Бутвенко и Вася Чичеров работают в Керчи, Клавдия Васильева (ныне Хмельницкая) — в поселке Ленино Крымской области.
Анатолий Подпорин живет и работает в Подмосковье, Иван Арабаджиев — в Запорожской области, Иван Узунов — в Кемеровской.
Женя Бычков, доставлявший медикаменты багеровским партизанам, — инженер, работает на одном из предприятий Ленинграда. Василий Костовский — офицер Советской Армии.
Шалва Джанелидзе и Андрей Узунов сражались в Багеровских каменоломнях и погибли при выполнении боевого задания.
Суровое возмездие свершилось над изменниками Родины.
С предателем Гешевым расправились сами немцы — как только он стал не нужен, его расстреляли.
В 1946 году в Югославии был пойман Куприш. Он скрывался под именем Ивана Клименко. Военный трибунал приговорил предателя к расстрелу.
Трибуналом Северо-Кавказского военного округа в 1959 г. были осуждены и приговорены к расстрелу и другие изменники Родины, служившие в тайной полиции.
Лишь непосредственных руководителей ГФП-312 Отто Кауша и Рудольфа Циммера не было на скамье подсудимых. Военных преступников укрывают американские и западногерманские власти.
Отто Кауш живет в Западном Берлине. В Кельне обосновался Рудольф Циммер. Палач, на совести которого гибель сотен людей, ныне занимается разведением роз.
Фашистские изверги должны предстать перед судом! Кровь замученных ими советских людей требует возмездия!

Каждый год летом из далекой Сибири в Крым на могилу Александры Бауэр приезжает ее мать Екатерина Петровна Плотникова. Из восьми детей четверых потеряла она в годы войны. Из четырех могил только одна ей известна, самой младшей — Шурочки...
Часами сидит мать над дорогой могилой. Часто встречает она здесь жителей Кенегеза, возле которого похоронена Шура. Они приносят цветы, и обязательно кто-нибудь рассказывает о подвиге Александры Бауэр, о недолгой, но такой славной ее жизни.
Не забыты и могилы марфовских и мариентальских подпольщиков. Сюда приезжают семья Наголова, Надежда Касьянова с дочерью, бывают здесь матери Ани Мамсовой, Юли Чичеровой, Василия Савченко, Михаила Нешева, Лиды Влачуги, Тони Загорко, Василия Мотузова.
Память сердца приводит сюда и оставшихся в живых подпольщиков.
Никогда не зарастут тропки к братским могилам. Не завянут цветы на этих могилах. Не иссякнет память и признательность людская. Потому что есть события, которые никогда не становятся прошлым, подвиги, которые не тускнеют, герои, которые навсегда остаются героями.